— Тим, поехали домой.

Домой. Ссаживает русалку с рук. Ей не домой нужно, а бежать от него без оглядки. Потому что там, где он – смерть. Она за ним тенью ходит, отбирая самых близких. Но Русалку он этой твари не отдаст.

— Тимур!

Голос Эльфа заставляет Тимура обернуться и принять единственное верное в этом дерьме решение.

— Ты как?

На Алексе лица нет: черные круги под глазами, невыспавшийся и плечами водит, мышцы разминая. Снова спина болит. Значит, после операции только.

— Все хорошо, — повторяет на автомате и взглядом к Русалке возвращается.

А она вдруг отшатывается, как от чумного. Рот ладошкой прикрывает.

— Нет. Ты не можешь…Ты же обещал…ты…

— Стася… — хрипло, на последнем издыхании. А внутри огонь полыхает. Живой, сжирающий внутренности. Ревет, с жадностью выпивая отравленную разочарованием кровь. До суха выпивая его самого. Снова. Только на этот раз Тимур добровольно отдает пламени себя. Добровольно позволяет родным глазам наполниться слезами, а на любимых губах застыть немому крику отчаяния.

— Что у вас происходит? — снова Эльф. — Где Игнат?

Тимур выдыхает шумно. Обнимает Русалку за плечи, но та вздрагивает, выворачивается.

— Бросить меня хочешь? — в голосе злость хлещет, бьет наотмашь каждым звуком.

Проклятье. Не хочет он ее бросать. Увезти ее отсюда хочет. Вот прямо сейчас усадить в машину и увезти домой, а еще лучше на необитаемый остров. Чтоб ни одна тварь не могла им помешать просто жить. Вдвоем. Но…

— Эльф…

Тимур даже не смотрит на друга, но тот понимает все сам.

— Ася, поехали, — Алекс берет Русалку под руку. — Побудешь у меня, пока все не утрясется.

— Нет, — и своими рыжими глазами дыры прожигает там, куда его персональное пламя не добралось. — Я все поняла, Крутов. Про тебя поняла. Еще там…в машине…когда ты…ты на нее смотрел…Я думала, мне казалось раньше. Думала, ревную зря…А сегодня поняла – не зря.

— Стася…

Выставляет вперед ладошку, призывая молчать.

— Все, Крутов. Спасибо за все. Не переживай, я буду умницей. У Алекса поживу. Верно?

— Так надо, Стася…

— Конечно, — на губах слабая улыбка. — Только, Алекс, можно сперва в ЗАГС?

— Зачем?

— Развестись хочу.

И снова на Тимура, засунувшего руки в карманы и чуть голову наклонившего.

— Не надо, Русалка. Мой юрист подготовит все  документы.

— Отлично, — опять улыбка. Болезненная, кривая, словно наспех пришпиленная к лицу. — Я тоже умею нарушать обещания.

— Тим? — Алекс встревожено.

— Да забери ты ее отсюда, ради Бога, — и отворачивается, чтобы не видеть собственную смерть, тенью притаившуюся за плечом. Не видеть, как уходит Стася.

Он послал эту работу нахрен, задолбало. Куда ни плюнь  — что-то происходит. То убийство, то ограбление. А следом – тонна макулатуры, которую он должен обязательно заполнить. У него уже рябит перед глазами от лиц и букв. Что ни день, то опознание. Что ни утро – срочный вызов.

Залпом выпив давно остывший чай, быстро настрочил заявление об отпуске, оставил секретарю подполковника и сбежал. Домой. К Инге. Не забыв при этом вырубить телефон, потому что подполковник и мертвого достанет. Но на сегодня…да и на следующие две недели у него совсем другие планы. И мысли о долгожданном отдыхе вдали от цивилизации, где будет только он и его любимая жена, растекаются под кожей жарким предвкушением.

Уже припарковавшись во дворе, вспоминает, что не купил цветов. Выдирает несколько пестрых лилий с клумбы у подъезда, воровато оглядываясь. И тихо смеется себе под нос, вбегая в подъезд.

Привычно здоровается с консьержем, листающим глянцевый журнал, и замирает перед лифтом, не в силах сделать вдох. Так и не нажав кнопку вызова. Перед глазами темнеет так быстро, что Игнат едва удерживается на ногах. И когда распахиваются дверцы лифта врезается в высокого парня в темной ветровке. Тот толкает его плечом, лилии падают на пол: алые кляксы на глянцево-сером полу. Оборачивается, чтобы схлестнуться с воспаленными глазами парня. И в голове будто что-то взрывается.

Он не ждет лифт. Несется вверх по ступеням. Один пролет, второй, третий. На одном сшибает пузатый горшок с цветком, тот катится вниз. Игнат бежит еще выше. И везде зелень цветов в горшках: синих, красных, желтых.

На площадке массивная дверь из мореного дуба, черная с фиолетовым отливом, со сверкающей в лучах полуденного солнца серебристой ручкой. Он обхватывает ее дрожащими пальцами, толкает дверь. Та распахивается легко, как в киношных триллерах, где убийца обязательно оставляет ту открытой.

Горло стягивает колючим спазмом. Дыхание рвется со свистом и жгучей болью за грудиной.

Игнат входит в полутемный коридор. Взгляд машинально цепляется за алый плащ на вешалке, белые босоножки и грязные следы на светлом паркете. Еще два шага. На журнальном столике алые розы, а в голове мысль: «Инга ненавидит розы». Острая такая, вгрызающаяся в затылок.

И багровые полосы на персиковых обоях. Еще шаг. Пальцы сами рвут ворот дорогой рубашки. Пуговицы стучат по паркету, разлетаясь в стороны.

Впереди стеклянная  дверь спальни с радужным узором. Пальцы на дверной ручке. А следом солнечный свет, бьющий в глаза, заливающий золотом спальню.

Игнат на мгновение зажмуривается, опустив голову. А когда открывает глаза перед ним белый ковер в багряных пятнах. Кровь. Взглядом выше по темному дереву кровати, хлопку простыней.

Темные волосы на белых подушках. Синие мертвые глаза. И черная дырка во лбу.

И лишь один звук, эхом разбивающийся о стены квартиры. Протяжный, дикий, полный ярости, боли  и отчаяния. Вой. Нечеловеческий, рвущийся из горла Игната.

И пыльная пустота внутри. Серая, как вмиг утративший краски мир.

Что происходит дальше – все в тумане. В глухонемом и стылом, как кирпичная стена дома. Как черная ярость в глазах друга и его точные, выверенные удары. Игнат не чувствует боли, только пустоту. Звенящую, перекатывающуюся по напряженным мышцам.

Не помнит, как в квартире оказывается. Как выгоняет всех к чертовой матери. И плевать, что его дом – теперь место преступления. Ему насрать, что постель пахнет кровью и смертью. Он этот запах, удушающий, приторный, как плесень, ни с чем не спутает. Так смерть воняет.  Теперь Игнат это знает. И смеется истерично, потому что только сейчас понял, что такое смерть. Сейчас, когда она за спиной замерла и ходит по пятам, смрадом в спину дышит.

Не помнит, зачем Алекс приходит и почему Сварог молчит, сидя на полу и смотря на по-прежнему разворошенную постель. Не помнит, что пьет и что ест. Только мысли в голове: яркие, живые, скручивающиеся тугим жгутом, размывающиеся и снова сцепляющиеся в целое, звено за звеном.

А потом появляется она.

Она приходит утром…или днем.

Игнат давно перестал различать ночь и день – для него все стало серым, как пепел сигарет на подоконнике. Странно, что у него до сих пор не закончились сигареты, потому что он не помнит, чтобы выходил из квартиры. Как и откуда перед ним еда берется и почему он ее ест. Наверное, Алекс приносит. Тот ходит к нему с завидным упрямством. Или не он? Он не помнит, когда увидел ее и в какой момент стало все неважным, кроме нее. 

Светлая, задорная, она щебечет без умолку. Разговаривает с ним, хотя он молчал. Смеется и рисует. И мешает понять, кто убил Ингу. Он сделал все, чтобы его не отвлекали. Отделался от коллег с их нахрен никому не нужным сочувствием, от матери Инги, едва не утопившей его в слезах горя. Ему своего хватает. Его даже опасаться стали, потому что на психа стал похож. Только Алекс ходил. А теперь еще и она. Когда он почти понял, кто убийца. Ася…

Врезалась в его серое одиночество, как тогда…под удар Тимура. Он помнит. Как и то, что это чужая женщина. Но…все пошло наперекосяк.

Она единственная, кто не испугался его «приступов» — разорванных листов, брошенных в лицо, злого взгляда и синяков на ее тонких запястьях. Она приходит снова и снова. Как будто ничего не было. И он перестает ее выгонять. Становится вдруг любопытно, а что будет дальше.