— А воду? Воду спроси, муж мой. Возможно, воде легче, если её отпивают по глотку. Я сижу в своих покоях почти одна, рабыни не в счёт, мне разговаривать с ручным зверем или канарейкой? Я перечитала много книг, но не нашла ни одной, где указано, как расстёгивается женский пояс от платья. Я подружилась с сыновьями твоих советников и всадников. Уста мои тоскуют по поцелуям твоим, муж мой, я тоскую по тебе, тоскую каждую ночь… пока ты тут… Ведь ты же сильный муж, и ласк твоих должно хватать на всех, никто не должен быть обижен, так почему обижена жена твоя, словно она самая никудышная наложница? Это заставляет сердце моё болезненно сжиматься. Возможно, будь ты ласков со мной, как подобает мужу с женой своей, не шипели бы в сердце моём ползучие гады, не пускали бы яд по венам моим…

Младшая дочь Короля стояла очень близко к мужу своего Горотеону и не смела, впервые за продолжительное время, поднять на него глаза. Не от страха, от стыда. Тело её покрылось стыдом, щёки пылали, кончики ушей горели в пламени, а грудь вздымалась. Она почувствовала аромат тела, благовоние, которым чаще всего пользовался Горотеон, и судорожно втянула его носом, чувствуя одновременно слезы на своих щеках.

Следующее, что почувствовала младшая дочь Короля — что тело её прижато к телу мужа. Аккуратно, не надавливая, он держал Айолу на весу одной рукой и сцеловывал горячие слезы со щёк её, пока губы их не встретились, и Айола не услышала стоны, свой и мужа, и не почувствовала желание, острое, словно она не ела много дней, и жажду, острей которой не ощущала никогда. Её руки хватались за волосы цвета коры дуба, и рот принимал язык её мужа и Царя. Она стонала и выгибалась навстречу, когда оказалась среди подушек, и просила войти в неё, войти, войти, в нетерпении распахивая полы халата, словно они мешали ей дышать.

— У тебя виден животик, Айола, — она услышала улыбку в словах мужа своего.

— Конечно, наследник теперь больше фасолины… войди в меня, муж мой, — Айола не была уверена, что в тех позах, в которых раньше это делал муж её, теперь возможно войти мужу в жену свою, куда предусмотрено природой.

Горотеон перевернул Айолу на бок, устроил к груди своей спиной и тут же стал медленно входить, целуя щеки, шею и руки младшей дочери Короля, руки Царя ласкали грудь и живот Айолы, гладили ноги и между ног. Когда палец его коснулся уже знакомой точки на женственности Айолы, она вскрикнула высоко и испытала наслаждение такой силы, что ей показалось, будто кто-то задул все свечи в покоях её Царя и мужа, а потом зажёг их с неимоверной яркостью, прибавив зеркал и пламени.

Уже лёжа на спине, укрытая покрывалом, она чувствовала руку мужа у себя на животе.

— Ты ощущаешь наследника, Айола.

— Иногда, но редко, думаю ты не почувствуешь… Мне нужно уходить?

— Я почувствую, не сегодня, так завтра, Царица. И никуда тебе не нужно уходить, ты Царица моя и жена, ты можешь оставаться в этих покоях столь долго, сколько пожелаешь, и никто не указ тебе, даже муж твой. Останься со мной, Айола, я прошу тебя. Нет сладостней утра, чем просыпаться с тобой… останься.

Просыпалась младшая дочь Короля медленно, царство снов отпускало её неохотно. Давно Айола не спала столь долго и спокойно. В опочивальне уже не было Горотеона, судя по свету от солнца в витражи покоев, было уже время обеденной трапезы, а Царица всё ещё лежала на покрывалах, и леность обуяла её тело и дух.

Вздохнув, она опустила ноги с кровати, и в это же время ловкие руки рабынь подхватили младшую дочь Короля и помогли надеть халат. Походив по покоям, Айола отправилась к себе по дороге из шёлка. Рабыни были на удивление молчаливы, и это радовало Царицу, которая снова легла на подушки и покрывала уже в своей опочивальне и в задумчивости чесала ручного зверя. Она так и не узнала, с чем был связан приезд брата её Хели, тревога поселилась в её сердце. Возможно ли, что орды, про которые говорил старый лис — советник Короля Линариума, уже напали на плодородные земли и поля с хлебами и льном? Горотеон, муж её, в обмен на брак их, должен был отправить своих воинов на границы — так говорил старый лис. Возможно ли, что Царь Дальних Земель не направлял свои войска, или орды оказались могущественнее и сильнее войска Дальних Земель…

— Ты снова бледна, жена моя, — она услышала голос совсем рядом, над ухом, в думах своих она не заметила, как вошедший Царь Дальних Земель присел на её постель. — Ты не выспалась сегодня ночью, Айола? — Глаза мужа, цветом подобные камню «дымчатый кварц», улыбались.

— Я выспалась утром, муж мой, — не удержавшись, младшая дочь Короля обняла за шею своего Царя и потянула на себя, он покорно прилёг рядом, и Айола чувствовала, как губы Царя Дальних Земель улыбаются в волосы жены его, подобные льну, раскинувшиеся на подушках.

— Почему ты ушла из моих покоев, Царица?

— Я не знала, когда ты вернёшься в свои покои, муж мой…

— Твой муж посетил твои покои сам, как ты и приказывала, моя Царица.

— Могу ли я приказывать Царю Дальних Земель, мой господин…

— Царю — нет, мужу — да. Ты распугала моих наложниц, боюсь, теперь никто не захочет приходить ко мне, — он улыбался. — Царица может лишить их жизни…

— Если наложница не явится на призыв Царя и господина, он сам может лишить её жизни.

— Царь и господин добр к своим наложницам. — Айола видела, что Горотеон улыбался, словно загадывал загадку ребёнку. — Царица же…

— Царице нет нужды проявлять милосердие к наложницам твоим, Горотеон, — Айола пожала плечами. — Это ведь обязанность Царя — одарить их ласками, не моя, — младшая дочь Короля в задумчивости мяла в руках покрывало изо льна.

— Ты велела сшить изо льна, что я прислал тебе, ночные платья?

— Да, — Айола одёрнула платье на себе, — это делает мой сон слаще, как и покрывала, и колокольчики.

— Линариумская дева, — он почти невесомо гладил по тонкому льну на спине и ногах, бережно и одновременно сильно прижимая к себе Айолу, которая сама начала целовать своего мужа и не имела сил оторваться от его губ, которые дарили так много ласк и столь много ещё могли подарить, и одаривали, пока младшая дочь Короля двигалась и просила ещё. Айола не могла насытиться ласками Горотеона за всё время, что муж её не призывал её и не целовал даже вскользь, за время тоски по ласкам его.

Наконец, чувствуя усталость и разыгравшийся аппетит, она с удовольствие вкушала изысканные яства вместе с Царём Дальних Земель, улыбаясь на его улыбку.

— Зачем приехал Хели, муж мой? Когда я смогу увидеть его?

Тень, промелькнувшая на лице Горотеона, посеяла тревогу в сердце младшей дочери Короля.

— Ты увидишь его сегодня на пиршестве, сейчас он занят, и дела его не терпят отлагательств, иначе бы он уже был рядом с тобой, моя Царица…

— Почему рабыни говорили про орды? Из-за них приехал Хели?

— Да, Царица, нет смысла лукавить пред лицом твоим… Орды нападают на приграничные территории Линариума, они мало организованны и свирепы, лишь выжженная земля остаётся после этих нападений. Силы войск, что направил я, уже на исходе. Пока мы держим в резерве основные войска отца твоего — Короля Линариума, но недалёк тот день, когда правитель орд напустит бесчисленное множество своих воинов, столь же беспощадных, сколь и бесстрашных, и тогда не только Линариум ждёт разруха от войны, но и Дальние Земли, ибо жаден и до этих пор непобедим был правитель орд, и он двинется на наши земли, жена моя. Именно поэтому приехал брат твой Хели, и я бы не стал рассказывать тебе, ни к чему жене, носящей в чреве своём младенца, сеять в сердце своём тревогу, ни к чему жене знать дела военные… Но вчера, на совете, я принял решение — Дальние Земли отправляют войско своё против орд, и я выступаю вместе с ним.

— Вчера? Ты не сказал мне…

— Айола, нет нужды тревожить сердце твоё раньше времени. Война — дело мужей, жена моя.

— Дело мужей… но как же я могу не тревожиться, когда муж мой, брат мой и отец вступают в войну с какими-то ордами. Чей предводитель беспощаден к врагам своим и жаден?! Как же сердце моё будет спокойно, если дом мой, в котором я выросла, и люди, которых я любила и оставила, всё, что дорого сердцу моему, может сгореть в пожаре войны, а муж мой отправляется туда же?! Когда ни ты, ни брат мой не сказали мне этого, сохраняя спокойствие сердца моего, словно я младенец, чей разум невелик или подобен разуму канарейки, что сидит в золотой клетке и поёт по утрам.