— Это слишком опасно, Царица, — проговорил в остекленевшие глаза Айолы, которые, не отрываясь, смотрели на яркие цветные ленты, ползущие к пленникам. Гады к гадам. И она крикнула:

— Смерть, вас ждёт смерть!

В это время змея совершила прыжок, свернувшись клубков и, отпружиня от каменных плит пола, мгновенно укусила за шею бывшего советника, вторая отпружинила ещё выше, и укус её пришёлся в лицо второго пленника. Крики, страшней которых не слышала юная Царица никогда раньше, сотрясали залу, два некогда человеческих тела корчились на полу в страшных муках, кожа их покрывалась язвами и лопалась, из ран текла тёмная кровь, а руки и ноги словно наливались водой, как и лица. Змеи продолжали жалить, и лишь когда последние издыхание вышло из пленников, палач ловко поймал их, убрал в корзину, поклонился и отошёл.

Страшна боль пронзила живот Царицы, и она упала в руки Берена, а сознание покинуло её тело…

Мелькающие всполохи огня, крики, стоны раненых и песни Верховной Жрицы, Айола ощущала, но не видела и не слышала, сознание её было размыто, подобно рыбам на глубине пруда в цветущем саду. Иногда боль пронзала тело её от живота к ногам, и тогда фиолетовые глаза открывались, и она видела высокий полог своей опочивальни и рабынь, когда же боль уходила, сознание милостиво уступало место небытию, и снова Царица Дальних Земель ощущала пронзительные крики и стоны.

— Веди лекаря, живо, — она услышала знакомый голос, но не узнала его.

— Но он муж… — повитуха тягуче отвечала. — Я говорила юной Царице, что не следует ей судить, не дело женщины судить, а дело — рожать.

— Иди за лекарем или лишишься рук своих, — Берен говорил рвано.

— Пусть всадники твои идут! Я не выйду из покоев Царицы.

— Никто из моих всадников не уйдёт из женской половины, пока Царица в покоях своих, и если ты будешь пререкаться, клянусь, я забуду, что ты принимала дочь мою…

— Берен? — Айола открыла глаза, — Что делаешь ты здесь?

— Любой из всадников может находиться в покоях ваших, Царица, в случае мятежа, любой может посадить вас на коня и вывезти из дворца, поэтому я в покоях ваших. На коня посадить вас сложно… Царица.

— Что с мятежниками?

— Большую часть обезоружили, Царица, и кинули в темницы, они будут дожидаться Верховного Суда Царя Дальних Земель, войско, что оставалось в городе, отправлено мной в провинцию, чтобы погасить пожар восстаний.

— Многие погибли?

— Оссагил был слишком самонадеян, стража дворца хорошо обучена и вооружена, всадники же — лучшие воины на всех Дальних Землях, — защищают трон Дальних Земель и Царицу. Их мятеж был обречён, как и любой другой.

— Для чего тогда ты хотел вывезти меня, Берен? Не должна ли Царица…

— Царица, в любом бою есть случайные жертвы, дело жизни любого всадника — сохранить жизнь вам и наследнику и всем женщинам Царской семьи. Не следует Царице самой гасить пламя восстаний, жена не может разбираться в этом лучше воина.

— Ианзэ, — глаза Айолы наполнились слезами, и боль снова пронзила её живот и пробежалась по ногам, младшая дочь Короля услышала стон, громкий и протяжный, и поняла, что это стонет она, от боли.

— Судьба её неизвестна, Царица, всадники вывезли её с младенцем и жену брата вашего, Хели.

— Успели?

— Да, сразу, как вы подали знак, Исор должен был забрать наречённую сестру вашу, Элнаил же — Кьяну, мы не знаем, что сталось с ними, но покои их пусты, кони всадников быстры, а сами всадники сильны так, что мало какой воин может справиться с ними, они спрячут женщин.

— Сын Оссагила сказал, что убил Царицу, которая только разрешилась от бремени, ты сам слышал это.

— В покоях только две убитые рабыни, младенца же нет, если бы Исор не нашёл Ианзэ, я бы знал, Царица.

Если бы не боль, терзающая тело Айолы, она была бы счастлива, но тревога вселялась в её сердце со всё нарастающей болью. Повитуха сказала, что наследнику ещё рано являться на свет, что родившись раньше установленного богами и природой срока, раньше, чем того велит Главная Богиня — он может погибнуть или остаться немощным на всю жизнь. Она держалась за свой живот и просила на своём наречии своих богов оставить её сына в чреве и не карать немощью или смертью. Злые духи витали в комнате, шипели яркими гадами и, извиваясь, прыгали ей на живот. Пытаясь стряхнуть их, Айола хваталась за колокольчики, но духи приходили снова и снова, смеясь голосом Верховной Жрицы, пока боги не сжалились над младшей дочерью Короля и не послали ей успокоение в виде видения из тёплых рук и голоса, что окутывал её, словно мех серо-белой лисы. Голос говорил мягко, на родном наречии Айолы, и она понимала его и слышала его, ей снились бескрайние поля цветущего льна и тёплый ветер, что раздувает её волосы, ей чудилось, что губы мужа её, Горотеона, коснулись губ её и лба, а руки его одаривали уставшее и пронизанное болью тело её, теплом. Царица была благодарна богам за милость, проявленную к ней, и держалась за тёплую руку, удивляясь, что она настолько реальна, словно не духи, а сама природа прислала воплощение мужа Горотеона в успокоение ей.

У неё не было сил сопротивляться рукам рабынь, которые подносили к губам её отвары и протирали лицо и тело её губкой с тёплой водой. Когда же ноги её затекли, а спину и живот разрывало от боли, столь ужасной, что Айоле казалось, огонь полыхает внутри её и снаружи, издав громкий крик, что смешался с хриплым стоном Верховной Жрицы, слишком близко, почти над головой младшей дочери Короля, следом она почувствовала облегчение. Рабыни громко разговаривали, старческий голос уже знакомого Айоле лекаря говорил отрывисто, но в голосе его звучало довольство, радость, голос Жрицы взвился ввысь и, громко крича, оповестил о рождении наследника вместе с плачем младенца.

Айола побоялась открыть глаза, и лишь услышав знакомый голос на своём наречии:

— Айола, жена моя, ты хочешь увидеть нашего сына? — резко открыла глаза и попыталась сесть между подушек.

Боль не дала ей это сделать, ноги её были тяжелы, и голова кружилась, как и стены покоев, но Горотеон, муж её, не был видением, посланным духом. Он сидел на кровати её, был во плоти и крови и, улыбаясь, смотрел иногда на младенца в мягком покрывале, а иногда на жену свою. Глаза его, цвета причудливого камня, что оставил ей странник, под названием «дымчатый кварц», смотрели так, словно он не уезжал, и не было мятежа, верховного суда и последующей боли.

— Да, — всё, что смогла ответить Айола, и тогда муж её Горотеон нагнулся и показал ей младенца, который был красив настолько, насколько могут быть прекрасны существа, что рождает природа и боги. Айола протянула руку и погладила по головке младенца, ощутив горячность кожи и лёгкий пух темных волос, синие глаза смотрели внимательно, подобно взрослому человеку, когда же цвет их стремительно изменился на фиолетовый, младенец громко заплакал.

— Что с ним? — заволновалась Айола, она помнила слова о немощи и смерти. Её сын выглядел здоровым и крупным, никогда прежде Айола не видела столь больших младенцев, но страх всё равно был в её сердце.

— Он хочет есть, — рабыня ловко взяла наследника на руки и вышла из комнаты.

— Куда она пошла? — в голосе Айолы была тревога, как и в разуме её и в сердце.

— Кормилица рядом, Айола, когда он насытится, его принесут тебе, пока же поспи, жена моя.

— Ты не исчезнешь, муж мой?

— Нет, не исчезну, спи, Царица, слишком много волнений выпало за время, когда солнце успевает сделать лишь один круг, тебе нужно спать и набираться сил…

Царица то засыпала, то просыпалась, и всегда Горотеон был в покоях её, к вечеру Айола встала и, несмотря на слабость в ногах, приказала сделать ей тёплой воды и вымыть тело её. Рабыни протирали её, но Айоле казалось, что тело её липнет к простыням, подобно сладкому сиропу. Потом волосы её, подобные льну, расчесали, чтобы они струились по плечам, а грудь, что налилась и начинала ныть, когда Царица брала на руки наследника, перевязали плотными лентами.