— Да, мой господин, — шипела старуха, — она знает.

Он сел на удобный стул, смотря, как стыдом покрывается лицо будущей Царицы, как недовольно в страхе смотрит она на него, когда он отводит взгляд свой. Он пугал юную деву в слишком большом количестве шелка для её хрупкого тела. Когда же руки рабыни спустили шёлк по плечам юной девы, Горотеон прикрыл глаза — она была соблазнительна для взора его. Стройные ноги, как это и бывает у линариумских дев, были длинны относительно тела, бедра её были не широки, но и не узки, и переходили в узкую талию, такую, что одной ладонью мужчина мог накрыть её по животу. Грудь же не была мала или велика, округлая и сформированная, с розоватой кожей от стыда, которым покрылась дева, она вздымалась, покачивая темными небольшими ореолами и маленькими сосками. Горотеон знал, что в праве его смотреть на будущую Царицу столько, сколько потребует он, он знал, что в праве его сделать многое, кроме одного, но, подав знак рукой, он вышел из покоев, оставив будущей Царице её стыд.

Айола боялась его… грудь её манила, но глаза были печальны.

— Кто это у тебя? — Горотеон нагнулся к маленькой девочке, дочери одной из рабынь, что сидела в углу комнаты и держала в руках зверя.

— Это ручной зверь, мой господин, — девочка смотрела в пол.

— Он не опасен?

— Нет, мой господин.

— Он радует сердце твоё?

— Да, мой господин, — девочка прижала к себе крепче зверя.

— Мне нужен ручной хорёк, — его тон не терпел возражений. — Оставь деве её зверя, мне доставь другого, — он одёрнул евнуха, забирающего зверя у плачущего ребёнка.

— Такие звери есть у торговца, но торговая площадь уже закрыта.

— Найди этого торговца, — развернувшись, он пошёл в свои покои. Сердце Горотеона гулко билось и не было спокойным, удивительные глаза фиолетового цвета смотрели на него со страхом, и это не давало покоя Царю Дальних Земель.

Горотеон смотрел на уже спящую Царицу в его покоях. Она была юна, тело её благоухало белым ирисом и было невинно, как и разум, но сердце отважно. Юная Царица отказалась от отвара, дарящего забытьё, отказалась единственная из многих жён и Цариц Дальних Земель, принимающих его, как милость, из рук мужа своего. Юная младшая дочь Короля отказалась. По спине Истинной Королевы струились волосы, Горотеон смотрел, как переливались они в свете свечей, мерцали, отражали свет, подобно жемчугу. Горотеон провёл ладонью по волосам, задев лицо Царицы, она недовольно сжала губы, но потом раскрыла их, её ровное и спокойное дыхание радовало Царя Дальних Земель.

Утром он приказал принести ей жемчуг, и выбрал именно тот оттенок, которым мерцали волосы его Царицы, приказав изготовить гребни и вплетать жемчуг в струи волос. Он назвал её Жемчужиной, что рождается в глубине моря, и только боги знают, когда и благодаря чему жемчужина, подобно редкому цветку, готова одарить своей красотой лишь того, кто осмелится нырнуть на дно морское и раскрыть раковину, скрывающую её.

Цвет её волос не потерял своего мерцания, а лишь больше сверкал, отражаясь от мрачных стен залы для Верховного Суда.

— Берен, я не в силах судить Царицу, сердце моё слабо.

— Ты должен, ты — Царь. Преступление было совершено.

— Кому, как не тебе знать, что Царица невинна, словно цветок льна на рассвете.

— Ты не можешь игнорировать закон Главной Богини.

— Могу!

— Не веди себя, подобно неразумному младенцу, ты воин, ты Царь и ты знаешь, что должно делать тебе сейчас.

— Сейчас мне должно умертвить свою Царицу?..

— Значит, такова воля Главной Богини.

— Моя воля будет другой, Берен, ведите пленниц.

— Я искала Жемчужину, — произнёс растерянный голос юной Царицы, напуганной и бледной.

— Вы искали жемчуг в таком месте, Царица?

— Так зовут мою лошадь.

Юная Царица, что играет с ручным зверем и даёт имя лошади, смотрела синими глазами, и Горотеон просил Главную Богиню о милости — смерти своей. Мерцающий блеск волос Айолы и жемчуга, украшающие их, открытый взгляд, внимание к словам и движениям, бледнеющая кожа, становящаяся белей и белей, подобно меловому раствору, и резкий вздох на приговоре.

Воину, прошедшему много войн, терявшему как друзей, так и врагов, видевшему смертей более, чем пристало смертному, самому смотревшему в глаза собственной смерти — стало невыносимо страшно. Ужас упал камнем на сердце Горотеона и разрывал грудную клетку безумием, когда юная Царица не преклонила колени перед убийцей своим, и через несколько мгновений свет в глазах её, подобных редкому цветку, погас.

— Царь?

— Продолжай.

— Закон…

— Закон? Нет закона выше Царя Дальних Земель. Продолжай.

— Ты обезумел, Горотеон! — Берен говорил достаточно тихо, но высокие своды залы отражали слова и падали на всадников, лица их были суровы и ничего не выражали, они словно не видели нарушений и не слышала спора. Палач тихо вышел из залы, подал знак стражникам, чтобы отступили они на пять шагов от высоких дверей.

— Вероятно, это так, пусть Главная Богиня покарает меня, если ей нужна кровь, но я не дам убить жену свою. Продолжай.

Берен отложил плеть и поправил руки своего воспитанника.

— Держи её крепче, мальчик.

Держи её крепче, мальчик. Он держал. Не выпускал из рук, не отходил от ложа, не спал и не ел, пока тело и разум юной Царицы были в горячке.

Держал, когда она, смеясь, просила везти её быстрее ветра, держал, когда она, вопреки всем законам, сама целовала мужа своего и спорила с ним. Держал, когда Верховная Жрица предсказала судьбу детей его, держал, когда целовал кольцо её перед войском своим, вынуждая присягнуть юной Царице Дальних Земель.

День сменял ночь, ночь приходила на смену дню, закаты чередовались с рассветами, жизнь во дворце шла своим, когда-то установленным, чередом. При этом дни для Царицы Дальних Земель были скоротечны, сколь бы много решений она не принимала, сколь бы много судов не вершила, сколь бы не состоялось советов — с рассветом её ждало повторение предыдущего дня. Часто она думала о том, как муж её, Царь Дальних Земель Горотеон, успевал столь много, пока ночь не опускалась на землю.

Ночи же были длинны и печальны, Айола плохо спала, ворочалась, дурные сны посещали её опочивальню, и колокольчики не всегда помогали отогнать злых духов. Живот её уже невозможно было спрятать за складками верхних платьев, и Айола приказала сшить себе многослойные накидки из тонкого шёлка, украсив их тонкой вышивкой, которые мало помогали, но давали Царице ощущение уединения, когда она куталась на совете в плащ, сидя на высоком стуле. Рабыни заплетали волосы её, подобные льну, в косы и не украшали их жемчугом, мантилья крепилась на голову тонкими гребнями с россыпью небольших, лёгких и прозрачных камней, которые переливались в свете от фитилей свеч в лампах из хрусталя и зеркал.

Никогда прежде младшей дочери Короля не приходилось столь много говорить с мужчинами на темы, которые не должны быть доступны для слуха жён, чья участь — сидеть в своих покоях и ждать возвращения мужа с войны. Собирая обозы для нужд войска, она узнавала о нуждах воинов больше, чем, если бы прожила их жизнью зиму или две.

Храм Главной Богини не закрывался ни днём, ни ночью, приезжающие гонцы говорили имена погибших, и жуткие пения жриц стали постоянным фоном на площади между дворцом и храмом. Давно отцвели деревья, приносящие плоды, и созрел урожай зерна, который пришло время собирать и сеять новый, пока снова вьюги и метели не вступят в свои права, и световой день не станет столь короток, что птица не успеет пролететь над городом, как солнце сядет на западе.

Айола передвигалась по дворцу медленно, мальчики успевали раскатать шёлк до конца длинных коридоров, прежде чем Царица Дальних Земель, её стража, рабыни и два всадника, которые теперь постоянно находились рядом, доходили туда же.

Придя в сад, где деревья посажены таким образом, что цветут друг за другом, словно время цветения в нём не заканчивается, младшая дочь Короля присела на скамью, устроившись на мягких подушках, которые всегда оставались здесь, и рабыни следили, чтобы они оставались достаточно мягкими, и пух в них не скатывался.