— Домой, — выдавил я, еле сдерживаясь и чувствуя, что сдерживаемый смех уже проявляется слезинками в глазах. — Это такое место, где обычно живут. Такси я вызову.

— Куда домой? — переспросила Инга, переходя на новый виток обмахивания и так нещадно теребя губы языком, что мне его стало даже жаль. До дыр же протрет сейчас! Хотя… Обмахивание ресницами вместо опахала… Тоже сервис, — я чуть не поперхнулся. Кажется, есть такая сексуальная игра, когда тебя до оргазма доводят, щекоча головку члена ресничками… Нет! На такой подвиг я не способен! Точно заржу! Я поперхнулся, но все-таки сдержался. — Мы же теперь будем жить вместе, масик, — Инга, закатив глаза, неуклюже обхватила меня обеими руками, вот прям как ребенок плюшевого медведя. — Я долго думала, и решила, — ты достоин! Так что ты заработал свое счастье! Видишь, нужно было всего лишь чуточку постараться….

Я снова поперхнулся, теперь уже от шока. Она что, реально ни хера не понимает? Ни про чувства, ни про то, как все это сейчас выглядит? Хотя… — мысленно махаю я рукой, глядя на ее лицо. Кому там и что понимать… Если честно, то сейчас уже я не понимаю. Того, как у меня вообще встал на ЭТО. Да, молчаливые дурочки гораздо умнее хотя бы тем, что додумываются молчать. И даже если им тупо сказать нечего, все равно умнее. Хотя бы бреда этого в их головах нет.

— Инга, тут, прости, неувязочка. Срок годности моего предложения истек хрен знает сколько бородатых дней назад. Так что оно давно уже недействительно.

— А? — она отрывает голову от моей груди и снова начинает работать опахалом.

— На выход, говорю, — все это уже начинает раздражать. Как бы ни старался, а все равно становлюсь резким.

— Нет никаких вместе. И госпожой Буриной ты не станешь. И жить здесь не будешь. И вообще больше никогда здесь не появишься. Так доходчиво?

— А как же? Ах, ты же… — она открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, видимо, не в силах выудить из своего словарного запаса какой-нибудь целой и складной фразы. — Ты меня что, использовал? Обещал жениться и теперь в кусты?

— Я ничего тебе не обещал, — медленно выдыхаю я, прикрывая глаза. Желание просто взять за шкирку и вышвырнуть за входную дверь уже начало пересиливать все остальные. — И даже не собирался. Так что, — я выразительно указываю рукой на дверь, — одевайся и уходи. Навсегда, — на всякий случай добавляю, а то, хрен ее знает, может, она не поняла. Заявится еще вечером под дверь. С вещами. Тогда я точно не буду пытаться джентельменить, сразу вышвырну.

О! Слова вернулись!

— Сволочь! — очень гадко надувшись и покраснев пятнами, завизжала Инга, воплощение моей мечты. — Гад! Урода кусок! Соблазнил! А сам хотел только моего тела! Наобещал! В любви клялся! А сам, сам, сам… — словесный запас иссяк. Это даже хорошо, что у нее он такой маленький. Иначе я бы долго еще портил себе барабанные перепонки. За соседей спокоен, у меня такая звукоизоляция, что любой позавидует, ну а себя, дорогого, надо же все-таки беречь! Раз уж любимая не собирается…

— Уходи, Инга. Не позорься, — пришлось вытащить ее из постели и всунуть в руки одежду. Иначе это растянется надолго.

— А как же моя шубка? — уже одевшись, она обиженно опустила губы. Ни дать, ни взять, — маленький ребенок, который сейчас расплачется.

— Прости дорогая, но шубки то, на что ты способна не стоит. Даже кроличьей, — ну я же не железный! Сколько я мог держаться! — Работать над собой надо. Техники там всякие, позы. И постанывать как-то сексуальнее. Трудись! — напутствовал я, уже аккуратно, за плечики, направляя Ингу к выходу за дверь. — И, может, когда-нибудь, с кем-нибудь другим, ты даже заслужишь свою шубку!

Все! Порог перейден! Она еще пытается развернуться ко мне лицом, но я быстро захлопываю дверь.

В полном шоке возвращаюсь в комнату и выпиваю полный стакан коньяка. Перед глазами плывут старые картины. И вспоминается то щемящее чувство, которое наполняло когда-то мою грудь. Допив до дна, я наконец-то расхохотался, и даже не над тем, какой она сегодня была, а над собой и собственным прошлым. И лег спать, тут же заснув, как младенец.

С Ингой, к счастью, мы больше не встречались. Аминь.

Зато теперь я понимаю, что тот несчастный романтик так никуда из меня не выветрился. Не удалось мне его вытравить за эти годы, как я ни старался. И это именно ему вдруг стало противно даже видеть других девчонок, какими бы красавицами они ни были, не то, что прикасаться к ним или еще что-то побольше. Это именно из-за него не мог я удовлетвориться всем тем, чего достиг и что у меня было. Нет! Ему, блядь, мало денег, успеха, ревущей толпы, готовой носить меня на руках и гламурных красавиц, которых я могу вешать на свой член, как гирлянды на новогоднюю елку. Ему, блин, что-то другое подавай! Красивое, доброе и вечное! И, конечно же, возвышенное!

— Эх, глупый ты пацан, — бормочу, облив голову ледяной водой и всматриваясь в зеркало, обращаясь к тому самому романтику, которого все еще можно увидеть где-то очень сильно в глубине моих глаз. — Не бывает такого, ну, когда же ты поймешь и привыкнешь?

Но внутри, как бы я ни старался, зарождается какая-то робкая надежда. А вдруг на этот раз все будет по-другому? Не у меня зарождается, у него. Потому что, кому, как не мне, знать, что по-другому не бывает?

Вздохнув, качаю головой и отправляюсь обратно в комнату. Шесть утра. Наверное, звонить уже прилично. Хотя, за те деньги, которые я собираюсь отвалить, звонить прилично в любое время суток, — да, да, мой дорогой почти забытый романтик, деньги в этой жизни решают почти все, ты не знал? И пусть я сейчас, поддавшись импульсу, даже и пойду у тебя на поводу, но только ради того, чтобы ты сам во всем убедился.

Снова покачав головой и невесело усмехнувшись, набираю номер самого дорогого цветочного салона. И ни хрена не потому он мне известен, что я кому-то в последние годы покупал цветы. Просто они хотели, чтобы я сделал им рекламу.

— Левадская, 28, — бросаю я в трубку. Да, да, общежитие университета. Комната номер тридцать семь. Рутковская Валерия. Посылайте каждый час по шикарному букету, только пусть он каждый раз будет другим. Записка? Да. Валерии от Славы. Нет, без всяких сердечек и прочей мишуры. Просто надпись на бумаге. Хорошо, пусть будет золотым тиснением на белом. Бумага? На ваш выбор. Заказ на трое суток. Начинайте прямо сейчас. Сколько? Не вопрос.

Ну, что, может, дурные деньги, выигранные в казино, впервые послужат доброму делу?

У меня еще есть полтора часа, и я наконец-то блаженно проваливаюсь в сон. И чтобы вы подумали мне сниться? Не секс, не страсть, ни даже горячие поцелуи. Мне снится Валерия, прижимающая к себе цветы и улыбающаяся, вдыхая их аромат. Озаряющая весь мир своей улыбкой. Мать твою, романтик! Когда же ты уже повзрослеешь?

Лера

Сон никак не шел. Полночи я проворочалась, чувствуя, как меня трусит от представлений, что же происходило в этой комнате, пока меня не было. Стоило на короткое время провалиться в какой-то странный, рваный сон на грани яви, как я снова оказывалась прижатой к Славе. Снова ощущала его сумасшедший, такой мужской запах, который не перебьешь ни одним парфюмом. Снова ощущала его крепкую грудь и жар, который разливается по всему телу от одного к ней прикосновения… Я стонала, чувствуя на себе его горячие руки, скользящие по спине, прижимающие меня так крепко, так сладко, так жадно… И губами ощущала его дыхание, под которым они сами приоткрывались, а тело выгибалось, больше всего на свете желая поцелуя, забывая обо всем на свете.

И вздрагивала, просыпаясь. И снова вспоминала о том, что все было. И даже больше. Гораздо больше, чем просто объятия и поцелуи, от которых у меня даже во сне сносит крышу.

Только не со мной.

Дурацкие слезы заново начинали душить. И я упиралась лицом в подушку, чтобы Римма не услышала сквозь сон мои всхлипывания. А его запах, которым была пропитана вся комната, только все больше окунала меня в его объятия, а фантазию гнали в направлении всевозможных поз, в которых они здесь развлекались. И его злое лицо, когда я на него натолкнулась… Ему-то мои объятия совсем не показались такими сладостными, как мне его… И уж точно Бурин не ворочается сейчас, как я в своей постели, вспоминая их… Про то, что от такого мимолетного прикосновения его не то, что током не ударило, а даже и не защекотало ни в одном месте, можно даже и не задумываться.