(15 лет назад)

Скарлетт

Босая нога попадает в рытвину, подворачивается и я едва не лечу кубарём по мостовой. И лишь каким-то чудом умудряюсь не упасть и бежать дальше. На глазах выступают злые слёзы, но я, сцепив зубы, заставляю себя прибавить шагу. Ну и ладно, что больно, ну и плевать, что хромаю. Потом поплачу. Жить хочешь — забывай, что такое жалость. Никто меня не пожалеет и мне самой нечего такими глупостями заниматься.

Позади несётся злобное пыхтение и топот не менее десятка пар ног, в отличие от меня обутых.

— Стой, паскуда! Поймаем, тебе же хуже будет! — орёт мне вслед Ванок, главарь местной шайки воришек, но я лишь припускаю быстрее.

Где они взялись на мою голову? Я же проверяла. Никого на площади не было. Попрятались, как крысы, а я дура и повелась. А всё из-за ворчания глупого желудка. Еду ему подавай. А где я её возьму? Последний кусок хлеба вчера сгрызла. А тут рынок, всякие разини с корзинами, полными снеди, ходят. Вот я и позарилась, решив, что никто меня и не заметит. Как же! Ванок давно на меня зуб точит. Сначала мелкую, щуплую девсонку пытались гнать из этого района тумаками, только догнать ни разу не смогли. Потом, когда увидели, как ловко я чищу карманы, решили, что им в банде такой щипач лишним не будет. А мне в шайку не хотелось. Мне вообще воровать не хотелось, но приходилось, чтобы выжить. А под Ваноком придётся красть сколько он скажет и вообще делать, что он скажет. Не-е-ет уж. Дудки.

Даже хромая, я всё равно шустрее этих недоумков. Отрываюсь от них, оставляя далеко позади мостовую, и сворачиваю в одну из улочек. Тут под забором третьего по счёту дома есть собачий лаз, сигналки слабые, дешёвые, а собака там большая и я с ней дружу. Слышу, что мальчишки уже близко и вот-вот тоже повернут, запрыгиваю в яму ногами вперёд и, рискуя оказаться с откушенным задом, ужом проскальзываю в сад невнимательных хозяев. А там на меня сразу же набрасывается огроменный с телёнка Гард и, повалив на землю, принимается облизывать.

— Фу, Гадя. Бе-е-е, перестань. — сдвинуть эту тушу ещё то задание, пёс изо всех сил показывает, как рад он меня видеть и как соскучился, и можно было бы, конечно, пересидеть здесь, мой лохматый друг точно бы встал на мою защиту, но я не хочу рисковать. Если хозяева меня увидят, то точно попытаются изловить и вернуть моим, так называемым родственникам, а те опять засунут меня в застенки пансионата. Второй раз сбежать оттуда у меня может и не получиться. Так что, прости, Гадя, мне надо делать ноги.

Обняв пса, я обещаю, что обязательно ещё забегу в гости, а потом пригнувшись, прислушиваясь к малейшему шороху, бегу к дому, а там чуть ли не ползком просачиваюсь под окнами, чтобы обойти его. Тётушка Марша сейчас, скорее всего, на рынке, а её муж в своей лавке. Но мало ли чего. Лучше поберечься, чем получить десять ударов розгами, сутки в углу на горохе и поселиться в каменном мешке, который почему называют одиночной комнатой для особо неблагонадёжных. Не вернусь туда! Ни за что! Лучше сдохну! Всё равно никому больше не нужна.

На заднем дворе пусто и я несколько минут сижу в своём укрытии, пытаясь прочувствовать, как лучше выбраться, чтоб незаметней. Делаю глубокий вдох, как учила мама, отрешаюсь от окружающего, вверяя себя своей внутренней чуйке и бросаюсь вперёд. Расстояние до забора пролетаю за считанные секунды. Прыжок, отталкиваюсь здоровой ногой от ящиков у забора, хватаюсь за козырёк, подтягиваюсь и сажусь на него верхом, магия во мне, отзывается на защитные заклинания. Я чувствую их, вижу, могу скользить между нитей и договариваться с ними. Магия, она живая. Так учила мама, так говорила бабушка, так ощущаю её я сама. Я не хочу зла, я хочу уйти, пропусти меня.

Поднимаюсь на ноги и бегу по широкой кладке забора, чувствуя, что так правильно, даже если меня увидят. Увидеть, не значит поймать. Меня ведёт мой дар, доставшийся от мамы и сейчас я почти чувствую её рядом, слышу её голос, словно она парит надо мной, охраняя, становясь моими крыльями. Перепрыгиваю на другой и несусь дальше между домами. Тут сигналки ставил тот же мастер, и халтурил он знатно. А мне и хорошо. Справа залаяла собака, кто-то заорал слева, но меня уже и след простыл. Я всё ещё свободна.

Спустя некоторое время я уже бреду по другой улочке, пытаясь решить сложную задачу, что же делать дальше. Домой, или точнее в заброшенную хибару в нескольких кварталах от рыночной площади, возвращаться нельзя. Там, на чердаке я нашла более менее чистый и сухой угол, где и жила всё это время. Ванок со своими шавками точно будут бродить неподалёку. Он, кажется, уже догадался где моё убежище, но пройти через заклинания, что до сих пор крепко держатся на доме, ни ему, ни кому либо из его шайки не под силу. Зато можно ждать, когда я вернусь. Значит, придётся искать себе другое укрытие, хотя бы временное.

Нога уже невыносимо болит. Даже смотреть на неё страшно. Опухла, наверное. И есть всё ещё хочется. А я была так близка к желанной булке, пышной, сдобной, пахнущей так, что даже голова закружилась. От воспоминаний можно слюной захлебнуться. И желудок снова начинает петь рулады. Надо раздобыть хоть что-нибудь. Вот только что? И где? Здесь нет ни лавок, ни кабаков, ни булочных. Только жилые дома. И людей мало, а я среди них, как оборванка несчастная. Хотя почему, как? Оборванка и есть. И даже несчастная. От досады невольно шмыгаю носом. Солнце припекает нещадно, на моей макушке, наверное яичницу можно жарить, были бы яйца. Яичница это, хорошо. Бабушка мне очень вкусную делала, со всякой зеленью и молоком. Вот бы хоть ещё раз такую попробовать. И бабушку обнять. Сцепив зубы, гоню от себя это воспоминание. Не хватало ещё расплакаться посреди улицы. Останавливаюсь возле какого-то очередного забора, главным достоянием которого являются деревья, высаженные вдоль. Лучше сяду вон в теньке, между этими ясенями и подумаю, как быть.

Ой, как хорошо. Здесь меня и не видно толком, а сзади совсем близко забор и камень приятно холодит спину. Я с удовольствием прячусь и прислоняюсь головой к дереву. Вот бы у него сил набраться, как делала это мавка из бабушкиных сказок. Тут можно и отдохнуть. И понаблюдать за роскошной каретой, что стоит у калитки. Я таких и не видела раньше никогда. Нет на ней ни показушной позолоты, ни всякой витой дребедени, но от чёрного дерева, от красивых форм и плавных линий так и веет богатством и тем, что бабушка называла хорошим вкусом. Интересно, кто на ней сюда приехал и к кому? Но даже больше, чем красивый вид, меня завораживают причудливые линии заклинаний. Их плёл кто-то очень сильный и умелый, создав из нитей узор такой красоты, что у меня даже дух захватывает. Хочется рассмотреть поближе, прикоснуться, погладить, познакомиться с чужой, но такой привлекательной магией. Как завороженная, я сама не замечаю, что уже иду на этот зов, пока не застываю возле кареты с отвисшей челюстью и глазами-плошками. Слышу недовольное ржание лошадей, окрик кучера и прячусь за высоким колесом. Хорошо хоть я сзади подошла и никто меня не заметил. Совсем башкой двинулась, такое чудить. Это всё от голода и жары. Надо уходить немедленно, а то прилетит ещё от важных господ. Те оборванцев не любят. И тут я слышу звук отворяемой двери. Пригнувшись, смотрю между спиц колеса, как на крылечко выходит высоченный светловолосый мужчина в чёрном камзоле, серых штанах и высоких сапогах. Он делает пару уверенных шагов, но тут вслед за ним выбегает рыжая девка в халате и хватает за руку, чтобы остановить.

— Мой лорд, вы ведь вернётесь? — с противным придыханием восклицает она.

Мужчина оборачивается, небрежно освобождает руку, словно букашку стряхнув, и спокойно отвечает.

— Нет, Матиль. Я тебе поставил вполне определённое условие. Если твоих мозгов не хватило его выполнить, нам не о чем больше говорить.

— Но Севастьен… — потерянно скулит рыжая.

— Лорд Гиерно, Матиль. Прощай. — чеканит он и быстрым шагом направляется к карете, а я шарахаюсь назад, больно ударившись головой об днище.