– Почему на беду, так уж плох оказался?

– Нет, даже слишком хорош, только вот никак не пойму, любит ли он меня, – как бы в шутку сказала Скарлетт.

– Дайте руку, мэм, посмотрю, что вас ждет, – огорчилась за нее гадалка. – Болезнь была, горе было, большое горе, много испытаний будет еще. Богатство, деньги – все будет, будет и другая любовь у вас, но его не забудете, мэм, никогда.

– А он? Он меня не забудет? – нетерпеливо спрашивала Скарлетт.

Джинси очень хотелось бы ее обнадежить, но утешительные придумки на этот раз не годились, слишком важна была бедняжке правда.

– Его руку смотреть надо, мэм, так не скажу.

– Спасибо, Джинси, и на этом.

– Да не слушай ты ее, что она знает? – вступилась миссис Тарлтон и увела Скарлетт на террасу. – Вот возьми хоть меня. Я тебя недолюбливала в юности, а теперь вижу – лучшей невестки было не сыскать. По характеру ты на меня больше похожа, чем на свою мать. Эх, были бы живы мои ребята, как они тебя любили!

– Я их тоже любила, как родных братьев.

И Скарлетт неожиданно для себя рассказала ей про Ретта то, чего не могла сказать даже Мамушке.

– Ах, милая мисс Беатриса, как глупо я поступала, как проглядела свою любовь. С каким удовольствием я бы сейчас носила его ребенка, но он не хочет больше детей. Двоих мы уже потеряли, с ними ушла и наша любовь. Слишком больно было ему.

– Не горюй, в жизни всякое бывает, все еще наладится. Мужчина, он ведь как конь норовистый, иногда и хлыстом не мешает пройтись, чтобы поставить на место, но и сахару тоже жалеть не надо. Глядишь любовь и вернется.

Перед Скарлетт замаячил тоненький лучик надежды, что так оно и будет. Она улыбнулась, и миссис Тарлтон поняла, что пришло время расспросить о Мелани.

– Тоже все из-за детей. Нельзя ей было иметь второго ребенка, а она очень хотела, из-за этого и умерла.

– Я всегда говорила, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, в породе толк знаю, – с сожалением произнесла Беатриса. – Уилксы – лошади не для трудной дороги. Им нужны жены покрепче.

– Что ж мы всё обо мне, вы – то как? – спохватилась Скарлетт.

– Да что мы, видать, внуков с Джимом не дождемся, девочки мои стареют, замуж выходить не за кого.

– Пусть приезжают ко мне на Рождество, все-таки, в Атланте больше возможностей, – предложила О’Хара. – Может кто-нибудь из них останется у меня жить? Ведь я там совсем одна, чужая всем. Только Мелани любила меня и была вместо сестры. Из уважения к ней терпели и меня.

– Почему так, Скарлетт?

– Здесь ведь тоже девочки ко мне симпатии не испытывали.

– Здесь-то, понятно, всех кавалеров уведешь, бывало, кто ж тебя любить будет? А там что, тоже кавалеры?

– Хуже, деньги там. Работаю как мужчина, езжу одна по городу, даже в таком состоянии, когда настоящие леди из дома не выходят. С янки общаюсь, все делаю не так, как все. Жалею, что лесопилки пришлось продать, муж настоял. Но лавку не продам – это наследство Эллы от Фрэнка. Я не могу допустить, чтобы мои дети голодали, как мы после войны, буду работать даже, если муж бросит меня.

– Таких не бросают, – уверенно заявила миссис Тарлтон. – Насчет работы я тебе вот что скажу: наплюй на разговоры. Если есть хочешь, надо работать. Я тоже везде беременная ездила. Конечно, здесь не город. По правде сказать, так в женщинах для дела бывает больше толку, чем в ином джентльмене. Да и с другой стороны, как бы я перенесла смерть сыновей, не будь у меня этого загончика? Придешь сюда, посмотришь на жеребчика, и все беды забываются. Так что, девочка моя, помнишь, как говорила бабушка Фонтейн, неси свою ношу, а будет невмоготу – приезжай к нам сил набираться.

– Спасибо вам за поддержку, – растрогалась опять до слез Скарлетт.

На повороте, где когда-то она встречала отца, ее ждал Уэйд.

– Что так долго, мама? Я волновался, – заговорил мальчик, тревожно вглядываясь в её лицо красивыми, темно-карими глазами.

Столько беспокойства было в этих не по-детски серьезных глазах, что в душе ее шевельнулось теплое чувство к сыну, сначала робко, потом сильнее, стало расти, шириться, согревая объятую холодом душу.

– А ведь есть на свете родной мне человечек, которому нужна моя любовь, – подивилась Скарлетт.

Она обняла его за худенькие плечики, не замечая, что слезы текут по ее щекам, слезы сожаления, что она никогда не умела ценить любовь близких ей людей.

С этого дня она стала много времени проводить с сыном: вместе они помогали Уиллу по хозяйству, гуляли по усадьбе, уходили за поворот, сидели на берегу реки. Вечерами было прохладно, Уэйд укутывал мать шалью, наслаждаясь её обществом. И никто из них не вспоминал тяжелые годы войны, когда икающий малыш, вцепившийся в юбку матери, раздражал ее.

– Конечно, она не умеет так играть, как дядя Ретт, но я ее научу, – думал мальчик.

Иногда они вдвоем ехали на одной лошади. Это было так весело, а мама почему-то становилась очень печальной. Ему было невдомек, что она вспоминает высокого всадника, перед которым сидела в седле крошечная фигурка в голубом бархатном платьице.

– Мама, а как папа нашел тебя? – спросил Уэйд во время очередной прогулки.

– Видишь за рекой холм? Там, среди раскидистых дубов, стоял очень красивый дом Уилксов, с белыми колоннами, широкими верандами. Однажды туда съехалось гостей со всей округи, видимо-невидимо: и Тарлтоны, и Гамильтоны, и дядя Ретт, и дядя Фрэнк. Твой папа оказался самый смелый, я и опомниться не успела, как мы уже обвенчались.

Уэйд захохотал довольный.

– Мама, а я похож на папу?

– Да, мой дорогой, очень, ты такой же красивый, и глаза в точности, как у него.

– Давай съездим в Двенадцать Дубов? – попросил Уэйд.

– Хорошо, сынок, поехали. Только ведь усадьбу сожгли янки.

– Осмотрим, хотя бы то, что осталось.

– Раньше здесь был мост, а теперь вроде он и не нужен. Поднимешься бывало в гору и увидишь красивое здание. Вот сюда подъезжали экипажи, лошадей слуги уводили на скотный двор.

Скарлетт, показала, где стояли столы, где жарились туши на вертелах, как вкусно пахло шкварками.

– Вот там на лестнице меня и окликнул элегантный мистер Гамильтон, а под этим дубом, напротив входа, он сделал мне предложение.

Она с грустью вспомнила своего первого мужа, его искреннюю любовь, которую не успели постичь разочарования, его неумелые ласки.

– Он был слишком молод и скромен, возможно, со временем я полюбила бы его, ведь отец говорил, что любовь приходит к женщине уже в браке. И оказался прав, – невесело усмехнулась Скарлетт, – только не предупредил, что можно и опоздать. Но Чарльз дождался бы, недаром отец был доволен моим выбором: умный, красивый, добрый, как Мелани, образованный; настоящий джентльмен, нисколько не хуже Эшли. Счастье могло быть долгим и прочным, если бы она отважилась проститься со своими иллюзиями.

Ей и сейчас еще предстояло это сделать. Пора понять: как невозможно восстановить сгоревшую усадьбу, так невозможно вернуть ушедшую любовь.

Этой ночью ей снилась Тара, цветущие холмы, Двенадцать Дубов – все вроде как в день их помолвки, только гостей не видно. А она будто танцует с кем-то в библиотеке, и так странно одета, вернее, вовсе не одета – в корсете и нижней белой юбке, обшитой кружевами. Будто чьи-то сильные руки, отнюдь не Чарльза, легко кружат ее, обнимают, ласкают, как никто и никогда.

– Ах, настоящая леди, не должна позволять такого, – в смущении думает Скарлетт, – но так хочется узнать, что будет дальше.

Дух захватывает от его объятий, поцелуев, страстных слов, заставляющих отвечать ему тем же. Никогда еще она не была с мужчиной настолько близко, его горячее дыхание обжигает её щеки, губы, шею, грудь, пока наконец, в безумном восторге тела их не сливаются воедино…

Утром она еще долго находилась во власти ночных видений, смутно вспоминая, что когда-то давно уже видела этот сон и никак не могла тогда понять, кто он – этот неведомый мужчина. Теперь сомнений не было – кому же еще могли принадлежать эти руки, как не Батлеру. Кто еще мог так знать женщин, и кто еще умел так их обольщать, так говорить о любви, чтобы каждое слово дышало страстью, воспламеняя кровь? Если бы она тогда разгадала этот сон…