Впереди была двухсуточная железнодорожная поездка. Почтово-багажный поезд Москва – Владивосток являлся порождением затянувшейся войны. Ходил он по условному расписанию, в зависимости от военных потребностей и возможностей транспортной артерии, и обслуживал только армейские нужды. Сегодня поезд опаздывал на четыре часа, что было, как сказал прапорщик, настоящей благодатью. На железной дороге в наши дни отставание от графика на сутки опозданием не считалось. А с учетом хорошей погоды ожидание выглядело вообще раем.

В принципе, самым быстрым пассажирским средством был атмосферный гравитационный челнок, который доставил бы сотню человек минут за двадцать, если говорить о Новосибирске. Зато железная дорога являлась самой экономичной. После того, как тяговой силой вместо электровоза стал гравитатор, перевозка стала стоить копейки, знай только держи в порядке железнодорожные пути. Разумеется, заурядных призывников могли отправить только по железке. Дешево и сердито.

Мы пошатались по вокзалу в пределах видимости прапорщика, у кого были деньги, скачали файлы с последними известиями или анекдотами. Почитали на вокзальном терминале инструкции МПС, удивляясь их тупой казеной терминологии. Наконец, скрипя бутсами и гремя разбитыми частями вагонов, подошел поезд. Мы набились в указанный нам вагон, в котором уже находились человек тридцать, успевших занять до нас лучшие места. Куда теперь деваться. Я залез на третью полку и, как оказалось, вовремя – вагон набивался на каждой приличной остановке и кое-кому пришлось даже стоять. Словно вся Россия ринулась в Челябинск служить в армии. Кое как перекусили взятыми в дорогу скудными припасами. В таком расхристанном виде мы на следующий день прибыли в Челябинск.

Желание хотя бы одним глазком повидать известный уральский город были пресечены дождливой погодой и отработанной методикой обхождения с призывниками. Пресекая всякую самостоятельность, нас построили в колонну и сразу же провели на мобилизационный пункт, расположенный в здании вокзала. Там накормили в местной тошниловке перловой кашей с подозрительного вида котлетами, дали минут десять для приведения себя в порядок и после этого сразу распределили по пунктам назначения. Видимо, у местных работников был богатый опыт по выдаче увольнительных и они торопились отправить нас дальше, пока мы не разбежались. Или призывники требовались очень срочно и нами хотели закрыть очередную кадровую прореху.

Сборная команда, направляемая в Новосибирск, оказалась крупной – больше ста человек. Я удивился – неужели курсы настолько многочисленные, что только в одной группе едет столько народа. Зашевелились представления о многотысячных толпах курсантов, о конвейерной подготовке…

А дальше по-старому – погрузка в армейский состав из обшарпанных вагонов, которые очень хотелось назвать теплушками, переполненные купе, стычки с наиболее наглыми такими же, как мы, призывниками, сумевшими, несмотря на усилия сопровождающих и военной полиции, напиться, что называется в стельку. Нам повезло – всех четверых выпускников университета распределили в одну команду и мы старались держаться вместе. Безопаснее и не так грустно. Пока создавалось впечатление огромной и немного чужой страны, а в ней ты – маленький и беззащитный, заброшенный в неведомые дали.

В Новосибирске загадка многочисленности команды разрешилась. От всей группы старший отсчитал только двенадцать человек, куда вошли все мы четверо, и передал представителю курсов, уже ожидавшего на перроне. Так и не увидев очередного крупного города, мы оказались на курсах военных пилотов. Всех остальных повезли по железной дороге дальше, в другие военные учебные заведения.

Как оказалось, курсы только назывались Новосибирскими. Училище, на базе которого их создали, в свою очередь появилось уже в годы войны на территории бывшего военного городка расформированной мотострелковой части посреди безбрежной сибирской тайги. Здесь, в безлюдном краю, нам предстояло учиться и мужать. А также мучиться и страдать. Такова диалектика жизни. И ничего было не сделать, ибо так предопределило армейское командование. Ать-два, левой!

Трудно сказать, сколько раз я читал или смотрел об отдаче этой команды и заводной реакции на нее солдат, шустро скатывавших с кроватей. А вот самому оказаться в качестве объекта приложения приходилось только третий день. Обо всем этом я успел подумать, проклясть и еле слышно простонать, услышав от дежурного вечно-сакраментальное:

– Рота, подъем!

А тело уже реагировало, не дожидаясь команды головных долей мозга. Обходясь, так сказать, без высшей нервной деятельности, только на основе условных рефлексов.

Шесть часов – начало дня и утренней зарядки. Откинуто одеяло, надеваются брюки, наворачиваются портянки, надеваются сапоги. Одно время были введены носки, но изношенной войной экономике они оказались не под силу и портянки вернулись. Быстрей, быстрей, за каждую минуту опоздания полагался лишний круг на плацу – триста метров. Счастливчики, медлительные по жизни или никогда не знавшие такой важной детали армейской жизни, как портянки, и поэтому затягивавшие одевание, наматывают порой по десятку кругов и, пока все приводят себя в порядок, помогают планете вертеться, толкая ее сапогами. Конечно, это не по уставу. Что ж, иди пожалуйся… кому-нибудь. Вот смеху-то будет и энное количество дополнительных кругов. Мы уже уловили сакраментальный армейский закон – если хочешь говорить с командиром – молчи.

Официально курсы начинали работать с двадцать пятого июня. А пока комплектовался очередной набор, приехавших на свою беду раньше дрессировали. Как сказал курировавший нашу роту мичман, имевший неожиданно высокое для этой должности звание капитана, за неимением времени на полноценный курс молодого бойца он нам устроит хотя бы несколько суток молодого бойца. Эх, поймать бы перестраховавшихся работников городского военкомата, пославших нас немного раньше времени. Ох бы всыпали! На всю жизнь бы запомнили, столько у нас накопилось отрицательной энергии. У товарища мичмана Возгальцева, или Коромысла за его любимую поговорку «едрить ты, коромысло» трудоустройство на курсы молодого бойца получалось просто блестяще. Одним пинком. Моральным или физическим, кто как проскакивал. Меня мичман приветствовал возгласом: «От опять расходы на похороны!» и, посчитав свой долг выполненным, направился к Мишке Самарину, который получил оплеуху по шее под предлогом грязного воротника. Удар бы внешне слабым, но бедолага Мишка целый час морщился и беззвучно матерился, с трудом ворочая головой.

И после такой прелюдии началось, как сказал мичман, наше мужское становление. Вечер первого же дня нашего появления на курсах мы закончили двухчасовой разминкой (отжимание, подтягивание) и трехкилометровым кроссом.

Нельзя сказать, что нас просто взяли и бросили в зону армейского выживания. Нет, нам сразу выдали три комплекта одежды – спортивную, повседневную и парадную и дали целых два часа на ознакомление с нею. Если с нижним бельем – трусами и майкой разобраться было совсем не трудно, с гимнастеркой и брюками с некоторым замешательством, то портянки поставили девять десятых призывников в тупик. Робкая попытка какого-то вундеркинда заявить каптенармусу о наличии носков в номенклатуре обмундирования вызвала у него гомерический смех. А Коромысло посмотрел на него как ворота на нового барана и предупредил о необходимости соблюдать положенную, а не придуманную некоторыми форму обмундирования. А не то он покажет всем носки. Хватит и одной пары на десять ног.

Парадную форму, с блестящими финтифлюшками и кокетливыми погонами, каптенармус велел сразу же убрать подальше. По его словам, в первый раз мы ее наденем при принятии присяги, второй раз при выпуске, кому-то она пригодится при похоронах, если он умудрится загнуться уже на курсах. А иногда курсант отличается в учебной и боевой деятельности и его приглашают в начальнику курсов, чего с нашей бестолковостью никогда не будет.