Он переобувался, чистил запачкавшуюся одежду и чувствовал, что должен что-то сделать. Не разобраться было. Даже представить себе разговор, как он предлагает ей работу на буксире, у него не получалось – только видел ее удивленный взгляд. Сан Саныч морщился сурово и никак не мог сосредоточиться. В нем клокотало желание забрать Николь с собой, и оно же – это желание усиливало страх, что она откажется. В какие-то мгновения ему совершенно ясно было, что она откажется и он ненавидел себя. В нем откуда-то появились уже чувства, которые от всей этой торопливости становились мелкими и даже гадкими, и ему не хотелось уже ничего говорить и ничего делать. Даже стыдно становилось. Должность матроски на «Полярном» была занята.

Директор совхоза ссыльный немец Гюнтер Манн пришел с кочегарами Йонасом и Повеласом, поздоровался за руку с Беловым и бригадиром, посмотрел рыбу в лодках. Пошутил что-то по-немецки с девушками, потом улыбнулся Грачу, который сидел на бревне, позевывая во весь рот, возле мешков с рыбой:

– Вы, Иван Семеныч, опять нам фарт привезли! – он забрал девушек и пошел в поселок.

Николь ушла вместе со всеми, ни разу не обернувшись.

Белов не знал, что ему делать – идти в гости к лейтенанту расхотелось. Хмель проходил, подумал, не вернуться ли на судно… Егор с Анной стояли в стороне и о чем-то тихо говорили. Потом Егор подошел, и, отводя глаза, попросился в увольнение на всю ночь. Белов разрешил.

На судно уплывал Грач, загруженный рыбой, кочегары, довольные, что повидали знакомых и побывали на кладбище, сидели на веслах, ожидая Белова.

– Ну что, Сан Саныч, поплыли? – спросил Грач.

– Ладно, давайте без меня… – Белов решил сходить к лейтенанту, – посматривайте на берег, если костерок запалю, пришлите шлюпку.

Изба лейтенанта Габуния была относительно новая, пятистенок, с просторными сенями, заваленными всяким хозяйством. Пахло керосином, рыбой, дымом от печки и одеколоном. Белов слышал хохот внутри, но в полутьме сеней и от стеснения не мог отыскать ручку двери.

Николь была здесь, всего девчонок было пятеро, приодеты в нарядное, лейтенант как раз говорил тост, все держали в руках маленькие зеленые стаканчики. Печь трещала.

– О-о-о! Саша, дорогой! Заходи, генацвали! Тост за нашего капитана – покорителя страшных бурь! Ура!

У девчонок стаканчики были полные, они выпили, Николь тоже хорошо отпила, заметил Белов, и махнул свой. Не почувствовав обжигающего вкуса спирта, с удивлением понюхал из стакана.

– Вино пьем, Саша, не для пьянства, для радости! Песни будем петь! – смеялся Вано.

– Черничное! – весело поддержала пухленькая Герта, – это Вано придумал наливку.

В горнице был полумрак, подсвеченный низким ночным солнцем. Девушки накрывали стол, в центре стояла бутылка коньяка, миска с конфетами, печеньем и шоколадом, сухая копченая колбаса, порезанная кружочками – все это богатство явно было из продуктового набора лейтенанта госбезопасности. Местными были только куски отварной оленины, сливочное масло и миска белой икры. Девушки в кухне пекли блинчики на двух керосинках. Все сновали туда-сюда.

– Так! Кто лучше всех печет блины, тот сидит рядом с капитаном! – Габуния осторожно обнял одну, – Мария?! – потом другую, – Николь?!

Николь была в бордовой кофте с аккуратно залатанными локтями, длинной темной юбке и босиком. У нее были маленькие ноги и тонкие ступни.

Вано усадил ее рядом с Беловым. Она была не против, спокойно ему улыбнулась. И Белов, не зная, как у него хватило смелости, нашел ее руку под столом. Она чуть отдернула руку и опять посмотрела на Белова строго и доверчиво. Руку не убрала.

Было уже полтретьего ночи, в восемь утра начинался новый рабочий день, но все веселились. Выпивали, закусывали, Николь говорила без акцента, совершенно, как русская. Вано поднимал тосты и требовал, чтобы их говорили все. Белов сказал что-то совсем глупое про суровый Енисей. Все это время он сидел молча, иногда напряжено улыбался и мало, что соображал. Только чувствовал возле себя Николь, ее тонкую ладонь. Временами он пытался думать, как предложить ей уплыть с ними, но его отвлекали, и он брал свою полную рюмку или блин… Он вообще не представлял, как бы стал обходиться с такой матроской на «Полярном»… даже видел, как моет вместо нее палубу и каюты.

Выпив, он снова находил под столом ее ладонь, и ему казалось, что она ждала его руку и даже чуть пожимала, отвечая на его легкое пожатие. В голове возникали смелые мысли, что он просто уговаривает ее уехать с ним… И видел ее в своей каюте… он косился на Николь и не понимал, что происходит – ему и хотелось остаться с ней наедине, и совсем не хотелось, чтобы получилось что-то такое. Он окончательно запутался и просто сидел, растерянно перебирая ее тонкие пальцы. И думал, как все это глупо – куда он увезет ее?

Некурящий Сан Саныч выходил вместе с Вано и брал у него папиросу. Ничего не расспрашивал про Николь, он знает про нее больше лейтенанта. Да и Вано все время говорил, рассказывал о своей службе, которую он с удовольствием бросил бы, о Герте – у них был ребенок и намечался второй. Белов вспоминал ладонь Николь, и не хотел никаких слова – он чувствовал к ней такую нежность, какой не испытывал никогда. Николь была для него больше, чем просто красивая девушка. Он хмурился и бросал недокуренную папиросу, от которой у него кружилась голова и было гадко во рту.

Девушки запели латышскую песню, Николь тоже поддержала, видно было, что не первый раз поют вместе. Потом затеяли шуточную немецкую, где в припеве все хлопали в ладоши и топали ногами. Хлопал и Белов, он слегка захмелел и ему тоже хотел спеть что-то такое же веселое, но его опередил Вано:

– Давайте русскую!

– Нет! – закричали девчонки, – грузинскую! Вано, пожалуйста!

– Сколько вам говорить, – Вано притворно сводил дуги бровей над горбатым носом, – грузинские минимум трое должны петь! Я один – как могу?! Перед человеком меня позорите!

Но они упросили, и он запел. Хрипловатый и негромкий голос Вано в песне непривычно чисто и красиво звучал. Белов представлял себе высокие горы, вспоминал стихи: «Кавказ подо мною, один в вышине…» Он даже подумал прочитать, но совсем не помнил…

Он пошел ее провожать. Было полпятого, на улице не раннее уже утро накрапывало мелким, непонятно откуда взявшимся слепым дождичком, люди копошились по хозяйству, солнце стояло над заливом, освещая бескрайнюю тундру, среди которой и притулился поселок. У воды из огромного ствола был устроен дымарь для лошадей. По утру мошки было мало, но один конь, привычно понуро стоял в дыму, помахивая хвостом. Древний старик с белой бородой, широкий и уже негнущийся, тащил, натужившись, с двумя белобрысыми недоростками балан от реки. Бревно было длинное, сил у них явно не хватало, но не бросали, дед что-то говорил негромко на незнакомом языке. Увидев Белова с Николь, старик остановился, кивнул в ответ, стоял и смотрел внимательно. Белов тоже привычно кивнул пожилому человеку.

Они шли рядом и молчали. Он знал, что она не позовет его к себе в дом, но если бы и позвала, он, наверное, не пошел бы. Он это понял и успокоился. В колбе песчаных часов оставались последние песчинки. Когда подошли к калитке, Белов, преодолевая тяжелое волнение, спросил:

– Пойдешь ко мне на буксир? Уборщицей… зарплата хорошая. – В висках стучало, он боялся глядеть ей в глаза.

– Меня не отпустят отсюда, даже письма не разрешают. – Николь не удивилась его предложению. – А вам, правда, нужна уборщица?

– Нужна! – Белову не важно было, что он врал, он хотел понять… хочет она с ним? Что-то было не так, он это видел. – Почему ты сказала «вы»?

– Здесь мы вдвоем… мы с вами даже не познакомились… – Николь глядела доверчиво и серьезно.

– Да?! – Белов ничего не соображал, он боялся, что она уйдет – всего несколько шагов и исчезнет за дверью, нельзя было отпускать ее просто так.

Николь и не собиралась уходить, она спокойно на него глядела и даже ласково, как будто любовалась им, Белов это видел, но не верил. Все это было так странно, так не похоже на поведение женщин и девчат, которых знал капитан «Полярного». Он блуждал в мыслях и чувствах, она все спутала в его душе.