Не любила она его – это Белову было понятно. Наряжаться любила, прически модные, туфли… Родилась Зина в Брянске, отца своего не помнила, приехала с матерью по вербовке. Мать такая же – Белов терпеть не мог свою толстую тещу, работавшую по снабжению – всегда с наглым или неприятно льстивым лицом, всегда крашеная блондинкой, с темными корнями отросших волос и с темными усиками над верхней губой.

Когда улетал в Красноярск, хотел взять с собой Зинаиду, но она отговорилась – мама, как раз захворала. Он звонил потом ребятам в Игарку, спрашивал между делом о жене, те рассказывали, что и на танцах ее видят, и еще с одним кентом частенько. Белов и до женитьбы встречал ее с этим длинноносым лейтенантом госбезопасности.

Мысли о разводе почему-то не приходили ему в голову. Вот и сейчас, думая о Зине, у него все путалось. То казалось, что любит ее, то с досадой вспоминалось, как она врала и выкручивалась. Он ей, конечно, тоже врал, случалось.

На палубе появился матрос Санька. Высокий и тощий, в штанах, подвернутых до колен, босой и голый по пояс. Он выплеснул за борт ведро с грязной водой, быстро побежал на корму за чистой и вернулся, плеща воду на палубу и себе на ноги. Видно было, как его колотит от холода. Перед входом в кубрик Санька поскользнулся на своей же воде и со всего маху сел на задницу. Ведро с водой, однако, удержал.

В шесть утра в рубку заглянула Степановна и позвала завтракать. Механик ушел и Белов остался один. Солнце широко блестело по волнам, грело сквозь окна, в дверную щель свежо задувало с присвистами. Все было, как и в прошлом году, Белов посматривал на знакомые, почти родные места, и в душе его возникало радостное волнение.

Это было не только утро Енисея, это было и его утро, утро его большой жизни. Вокруг Сан Саныча волновалась, наполненная ветром и солнцем, его любимая стихия. Это была река, но это была и работа. Он распахнул дверь, вдыхая полные легкие ледяного воздуха. Серьезная работа, Сан Саныч! Так было и так будет! И нет ничего выше этого!

Небольшая льдина чуть ударила в борт, гулом отозвалась по металлическому корпусу, «Полярный» привычно вздрогнул, не особо обращая на нее внимания.

Жена Горчакова Анна, а по-домашнему Ася, была поздним и единственным ребенком в семье известных музыкантов. Отец пианист, профессор Консерватории и Гнесинского училища, мать – тоже пианистка, преподавала и была концертмейстером Вахтанговского театра. В их доме постоянно бывали знаменитые музыканты, литераторы, актеры и художники.

Ася родилась в 1912, до десяти лет, все смутные времена, получала домашнее образование, потом закончила Гнесинку, потом Консерваторию. Ей прочили блестящую карьеру, но Ася, как и большинство молодых людей ее круга, мечтала о живой и трудовой жизни, мечтала работать на благо новой России, не щадя себя.

Со своим будущим мужем, с Герой, она была знакома всегда – жили в одном подъезде, учились фортепиано у одного педагога – отца Аси. Тогда, совсем юной девочкой, на десять лет младше, она в него и влюбилась.

Но Гера бросил музыку ради геологии. Начались долгие отъезды, виделись они редко, только писали письма. В конце сентября 1936-го, когда Георгий вернулся из Норильской экспедиции, Ася, после жутких ссор с родителями, уехала в Ленинград. Вскоре они расписались.

Их семейное счастье длилось совсем недолго – три месяца. Георгия арестовали 31 декабря 1936 года. Они вдвоем, вернее почти втроем, Ася была беременна, сидели за новогодним столом. Счастливые друг от друга и от молодости, которая распахивала перед ними все дороги. Он, в свои тридцать три – доктор геолого-минералогических наук, руководитель больших экспедиций, и она – талантливый музыкант. Когда в их комнату вошли вежливые люди в штатском, Ася с Герой как раз горячо спорили: она умоляла ехать с ним на безлюдное, заполярное плато Бырранга, а он не просто это запрещал, а требовал, чтобы Ася рожала у родителей в Москве и поступала бы в аспирантуру Консерватории…

Первое утро 1937 года она встретила у окна общежития Арктического института, на Васильевском острове, улица Беринга, 38. Она ждала, что он вернется. Она боялась за свой живот, которого было еще совсем не видно.

О муже ничего не сообщали, ни где он, ни в чем обвиняется. С испуганными и растерянными глазами бегала по ленинградским тюрьмам, стояла в страшных очередях среди женщин с такими же лицами. Она ревела по ночам, днем же держалась, улыбалась знакомым сослуживцам Геры, и сама начинала верить, что это ошибка и его скоро отпустят.

Через неделю ее выселили из общежития и заставили уехать в Москву. Даже купили билет – у нее не было денег – и отвезли на вокзал.

Вскоре пришла и ее очередь. Брали Асю на глазах ее немолодых родителей. «По решению комиссии УНКВД от 23 января 1937 года, как жена врага народа…» она высылалась административно без указания срока ссылки в город Кустанай Казахской ССР.

Она совсем потерялась (ее окончательно разлучали с мужем!), не понимала, почему, на каком основании ее доброго, светлого и гениального Геру, который столько сделал для Родины, называют врагом народа? Она не слушала приказаний, не собиралась, но сама спрашивала тех, кто пришли за ней: разве был суд?! Где он? Он мой муж! Я целый месяц ничего не знаю! Это законно? Если он враг народа, значит и я враг народа!

Молодой лейтенант, возможно, ровесник Аси, отмалчивался, пояснял сурово, что во всем разберутся. Молчал и отец, он сидел за роялем, с таблеткой под языком. Он сосредоточенно хмурился, зачем-то начинал поднимать крышку инструмента, но тут же, будто одумавшись, опускал ее со словами: так-так, значит, Ася… И замолкал, вцепившись взглядом в беременную дочь. Только мать, не обращая внимания на военных, трясущимися руками собирала теплые вещи, давала Асе указания. «Возьми себя в руки, это только ссылка…» – шептала мужу, потом дочери. Но, кажется, она сама в это не верила.

Матери в тот момент было пятьдесят восемь, отцу – почти семьдесят. Их единственную дочь с еще не родившимся внуком увозили, как увезли многих вокруг.

Меньше, чем через полгода, совсем немного не дожив до Асиных родов, отец умер. Мать писала, что после ее ареста он почти перестал разговаривать, не принимал лекарства и врачей, и ушел из Консерватории. Он сидел целыми днями за письменным столом, глядя в одну точку. Иногда перед ним лежали чистые листы бумаги, в которые он ничего не писал. Он умер солнечным майским утром, от остановки сердца.

Внука, в честь деда, назвали Николаем. Он родился в нормальные сроки 15 июня в маленькой саманной больничке пыльного казахского райцентра. Было очень жарко и голодно, но у нее, несмотря на худобу и небольшую грудь, хватало молока, и мальчик рос хорошо.

После нового 1938 года от матери перестали приходить письма и посылки, а в конце января, как раз был год ее ссылке, пришло письмо от их домработницы. Фима писала, что мать сбило машиной, и в их квартире уже живут другие.

Ася отбыла почти три года. В ноябре 1939-го ее неожиданно освободили. Даже с правом проживания в Москве. Ее вытащил директор Норильского комбината Перегудов, однокашник Георгия Горчакова по Московской горной академии.

Ася с двухлетним Колей поселилась у Горчаковых. Все в том же седьмом доме Большого Власьевского переулка, этажом выше, чем жила всю свою жизнь. Квартира была трехкомнатная с просторной кухней, отец Горчакова Николай Константинович служил заместителем наркома легкой промышленности, у него была огромная зарплата, персональная машина и дача, а сам он неделями работал в командировках. Мать же, Наталья Алексеевна, была занята взрослыми детьми, их было трое: Илья, Лида и Георгий. К тому моменту все они были осуждены на разные сроки и отбывали наказание в разных частях большой страны.

После холода и полуголодного существования в Казахстане, после тесноты, воющего ветра и необходимости раз в две недели ходить отмечаться за двенадцать километров, Ася приходила в себя. Съездила к родителям – они лежали на разных кладбищах. Пыталась найти работу, но пока нигде не брали, и она много занималась фортепиано и маленьким Колей.