— Деф! — бросает он, и Ксюша уже подкатывает столик с реанимационным набором.

Гудение дефибриллятора, набор заряда, «блины» на торчащие под кожей ребра.

— Разряд! Еще!

Писк монитора, кривые загогулины сменяются ровной прямой линией…

— Давид Аркадьевич! Адреналин!

Он качает головой.

— Нет… Отключайте.

Пока Ксюша, с тревогой поглядывая на него, возится с аппаратурой и трубками, он молча стоит рядом.

Потом садится на кровать, вглядываясь в черты родного лица, измененного болезнью до неузнаваемости.

Тонкая, исхудалая ладонь словно тает в его руках.

Кажется, кто-то что-то говорит ему, он безучастно кивает. И снова — тишина. За окнами палаты пробиваются первые лучи восходящего солнца. Его первого дня без неё. Без Настасьи.

***

— Яган!

Коган вздрогнул, выныривая из омута воспоминаний.

Разъяренный Симеон Годунов навис над ним, словно грозовая туча. Глаза, налитые кровью, сверкали молниями, всклокоченная борода мелко тряслась.

— Симеон Никитич… — пробормотал Коган, в недоумении переводя взгляд на высящихся за начальником Тайного приказа стрельцов с каменными физиономиями.

— Ты! — Симеон, казалось, захлебывался гневом. — Вы! Я вас, приблуд окаянных, от пыток избавил, добром и лаской окружил, к царским покоям допустил — и вот чем вы мне отплатили?! Змеиный клубок на груди пригрел!

— Что случилось? — Коган еще ничего не понимал, но сердце кольнуло страхом. — Где царевна?

— Царевна где?! Это ты мне скажи, лукавый знахарь! Где Ксения, и твой волхв, и конюх?!

Коган побледнел. Что могло пойти не так?

Симеон еще несколько секунд буравил его взглядом, потом покосился на испуганно уставившихся на него монахинь, на царя, лежавшего на кровати, и замерших рынд.

— Взять его! — бросил он своим спутникам. — Продолжим беседу в приказе.

Стрельцы шагнули к нему, подхватили под руки, заломили их за спину, и поволокли по коридорам.

Случайные слуги, попадавшиеся им на пути, робко жались к стенам, провожая их испуганными взглядами.

На улице, у дворцовых ворот царило оживление, повсюду сновали стрельцы в черных кафтанах; на площади между соборами выстроилось несколько отрядов стражников.

Знакомые двери, ведущие в Тайный приказ, распахнулись при появлении Симеона, и с глухим стуком захлопнулись за Коганом.

Они снова оказались в подвале, где когда-то (казалось, это было так давно) их впервые допрашивали.

Только сейчас на дыбе, вместо одноглазого, висел натужно хрипящий старик.

Двое заплечных дел мастеров, в кожаных фартуках, почтительно склонились перед Симеоном Никитичем.

Тот подошел к дыбе, и, прищурившись, ткнул указательным пальцем в старика.

— Этого снять! Пока в камеру — пусть в себя придет малость, а опосля еще потолкуем.

Он повернулся к Когану и хищно ухмыльнулся. — Ну что, Яган-жид, сейчас ты мне все расскажешь! И про то, из каких времён, и про волхва своего, и про царевну, и про Юшку Беззубцева и Афоньку Кривого, коих они освободили, и с ними же сбежали!

— Как — сбежали? — растерянно переспросил Коган. — И… Ксения?

Ухмылка Симеона стала еще шире и злее. — Стало быть, знал, что волхв твой с конюхом побег измышляли, а царевна в том помогала им?! Куда они собирались?!

Коган вздохнул. — Я не знаю, — тихо сказал он.

Признаваться в том, что Ярослав собирался освободить Беззубцева, чтобы помочь тому добраться до Путивля, к мятежному самозванцу, означало, практически, подписать себе приговор.

— Не знаешь, — тихо протянул Симеон. — Что ж, мы тебе сейчас поможем вспомнить!

Он сделал знак рукою, и палачи, приступив к Когану, стали стаскивать с него одежду.

Покончив с этим, продели его запястья через кожаные петли, туго затянув их. Один из палачей налег на колесо, которое, со скрипом провернувшись, натянуло ремни так, что руки оказались вздернутыми; плечевые суставы пронзила боль.

— Итак, — вкрадчиво произнес Симеон, — поведай мне еще раз, Яган, для чего царевна с волхвом, егоже Ярославом кличут, беглого разбойника, боярского сына Юшку из моего приказа подкупом и обманом вызволить решили?

Колесо совершило еще пол-оборота, и боль в сухожилиях стала почти нестерпимой — ремни натянулись еще выше, и Коган вытянулся на цыпочках, одновременно пытаясь напрячь мышцы, чтобы хоть немного ослабить нагрузку на суставы.

Симеон внимательно наблюдал за ним; сняв со стены факел, он поднес его к лицу Когана так близко, что жар опалил волосы на бороде.

— Поверь, Яган, — проговорил он, — дальше хуже будет. Все-равно расскажешь всё, что знаешь, и чего не знаешь — тоже.

И Коган сдался.

— В Путивль они идти хотели, — кривясь от боли, выдохнул он, — Ярославу нужен был Юшка, чтобы назад, в свое время вернуться…

Симеон нахмурился. — Это как же? — недоверчиво переспросил он. — Как ему Юшка в том поможет?

— Не ведаю, Симеон Никитич, — Коган потряс головой. — Крест какой-то у Юшки должен быть, с помощью которого во времена наши обратно вернуться можно будет…

— Хм, — Симеон убрал факел. — А Ксения что же? Зачем она с ними бежала? Или, может, и не бежала вовсе?

— Не ведаю, — снова повторил Коган. — Не было такого уговора. Она просто Юшку должна была из тюрьмы спасти…

— Не ведаешь! — со злостью передразнил Симеон Когана, и вдруг ткнул факелом ему в бороду.

Коган вскрикнул, отшатнувшись, ремни со скрипом натянулись, от боли в рвущихся связках потемнело в глазах, в нос ударил запах паленых волос.

— За измену подлую казнить тебя надобно смертью лютою, — донесся до него голос Симеона. — Но пока поживешь, пожалуй. Повисишь немного, может, чего полезного вспомнишь, такого, что поможет тебе шкуру твою паленую спасти, если к тому времени от неё еще что-нибудь останется…

Колесо снова заскрипело, и из груди Когана вырвался надсадный истошный вопль.

***

Он пришел в себя от того, что ледяная вода стекала по его лицу и груди, кожа горела, словно в неё впивались сотни ледяных игл.

— Очухался, кажись, — прогудел стрелец, оттесняя палача с ведром в руках.

Проморгавшись, Коган хотел протереть глаза, но плечи и позвоночник тут же отозвались пронзительной болью.

Второй палач за его спиной положил руки ему на плечи — Коган вскрикнул, когда в суставах что-то щелкнуло.

— Поднимите его! — не глядя бросил Симеон. Он, набычившись, уставился на рослого стрельца, с каменным лицом скрестившего руки на груди.

Двое палачей, подхватив Когана, поставили его на ноги.

— Идти можешь? — спросил его стрелец.

Коган неуверенно кивнул.

— Тогда поторапливайся, — бросил тот, и, кинув на Симеона косой взгляд, двинулся к выходу.

Ему пришлось задержаться у дверей, ожидая, пока Когану помогут одеться.

— Что случилось? — спросил Коган, когда они шли по площади, заполненной отрядами солдат. — Почему меня выпустили?

— Приказ государя, — коротко отвечал стрелец.

Они снова оказались во дворце, Коган едва поспевал за неразговорчивым провожатым, еще двое стрельцов следовали за ними.

У дверей в царскую опочивальню им встретился боярин — кажется, это был Мстиславский. Он метнул на Когана неприязненный взгляд и торопливо зашагал прочь.

У царского ложа, кроме двух монахинь, находился царевич. Завидя Когана, он бросился к нему; лицо его было красным, опухшим от слёз.

— Яган! — воскликнул он. — Батюшке стало хуже!

Взволнованный, Коган склонился над Годуновым. — Кто вытащил катетер и убрал капельницу? — ахнул он.

Царевич глянул на монахинь; старшая с достоинством поклонилась.

— По приказу боярина Мстиславского, государь — он сказал-де, пуповина эта кровь из него сосёт! Да я и сама видела то, — прибавила она, метнув на Когана суровый взгляд.

— Это же просто был обратный ток, — устало выдохнул Коган. — Я не успел перекрыть систему, флакон упал на пол и кровь пошла обратно, но это неопасно…