Собачья голова болталась прямо напротив ее лица.

— Стой! — донесся до неё крик Ярослава.

Ферапонт засмеялся, выкрикнув что-то, и вздыбил коня.

Словно в ответ, из темноты послышалось ржание, нарастающий стремительный топот, свист, звон, короткий вскрик.

Что-то навалилось на Ирину сверху, и сползло вниз.

Чьи-то сильные руки подхватили её и поставили на землю.

— Ну что, царевна, нагулялась? — насмешливо спросил знакомый голос.

Ирина подняла глаза на возвышающегося над ней Беззубцева на коне, с окровавленной саблей в руке.

Переведя взгляд, она увидела Афанасия, с ухмылкой помогающего Ярославу подняться на ноги; два тела, в черных кафтанах распростерлись на земле.

Тело Ферапонта, волочилось по земле вслед за стремительно уносящимся прочь конем — сапоги всадника застряли в стременах.

Ирина почувствовала, как к горлу подкатывает комок, она отвернулась и ее вырвало.

Беззубцев подхватил её и усадил в седло перед собой.

***

— Ярик! — Евстафьев заключил Ярослава в объятия. — Живой! Я знал, я знал, что вы вернетесь! И Ира тоже!

— После, после намилуетесь! — рявкнул Беззубцев, натягивая узду храпящего под ним коня. — Живо по коням и дёру!

— Нужно дождаться Муху, — сказал Ярослав.

— Был бы жив — уже здесь был бы! Замешкаемся — и ему не поможем, и сами пропадем! Ну!

Ярослав вздохнул, признавая справедливость доводов Беззубцева.

— Погодь, Юшка! — вмешался Афоня, вглядываясь в ночную темноту. — Кажись, погоня!

— Тьфу-ты! — выругался Беззубцев. — Дотискались!

Он перехватил саблю поудобнее.

— Вроде один всадник… — пробормотал Афоня.

— Да? Ну, это он зря! — Беззубцев зловеще ухмыльнулся.

Всадник, действительно, был один, и сидел в седле как-то странно, привалившись к шее лошади.

— Муха! — воскликнул Афоня.

Никак, ты, Афонь? — донеслось до них из темноты. Дьяк подъехал ближе, и стало видно его бледное, почти белое лицо и пропитанный кровью рукав. —

— Он же весь в крови! — ахнула Ирина. — Нужно осмотреть и перевязать…

— Не сейчас, царевна, — Муха поморщился. — Сначала убраться отсюда нужно подальше.

Он заметил Беззубцева и слабо усмехнулся. — Что, Юшка, скучно без нас стало?

— Тебе, вона, гляжу, весело! — буркнул Беззубцев. — Хорош лясы точить — едем!

Вопреки опасениям Юшки, погони за ними не было. Спустя полчаса скачки, они решили сделать привал. Съехав с тракта, остановились в небольшой лощине; разводить костёр Беззубцев категорически запретил.

— Береженого Бог бережет, — сказал он.

Дьяк практически сполз с лошади и, с едва слышным стоном, опустился на землю.

С помощью Евстафьева, Ярослав стянул с него кафтан и достал свой фонарик-брелок.

В области левого плеча и ключицы тянулась глубокая рубленая рана, сочащаяся темно-вишневой кровью.

Евстафьев со свистом втянул сквозь зубы воздух.

— Эк тебя! Чем это?

— Опричник, сволочь… Достал саблей-таки, — выдохнул Муха.

Ярослав вывалил содержимое сумки на землю. Ирина, присев рядом, разрывала пачку бинта.

— Промыть надо, — сказала она. — Вода есть?

— Брага, — прохрипел Муха. — Там, в сумке…

Афанасий услужливо подал флягу Ярославу.

Резкий запах сивухи ударил в нос, когда Ярослав полил её содержимым рану.

— Погоди-ка… — Муха поморщился. — Дай-ка, глотну хоть…

Он жадно припал к фляге, дергая острым небритым кадыком.

— Порядок… Теперь валяй…

Он бессильно опустился на землю. Лицо его было совсем белым.

— Ярик, — тихо сказала Ирина, — пульс слабый…

Ярослав кивнул, тампонируя рану марлевым бинтом. Судя по всему, сабля задела плечевую вену, что означало значительный объем кровопотери. Удивительно, как он вообще смог держаться в седле столько времени.

Когда Ярослав коснулся ключицы, дьяк поморщился. Так и есть — перелом!

Это серьезно усложняло дело. Чтобы зафиксировать ключицу, понадобится целая куча бинтов, которой у них не было…

— Набирай анальгин, — бросил он Ирине.

Осушив, насколько смог, рану, он стянул края пластырем, положив сверху сложенный в несколько слоев бинт. Остатки пошли на то, чтобы закрепить ее на теле.

Рубаху Мухи пришлось пустить на лоскуты — получились вполне приличные длинные ленты, которыми Ярослав примотал согнутую в локте руку к груди, вдобавок, соорудив некое подобие бандажа.

Ирина, тем временем, улучив момент, всадила шприц в плечо дьяка. Тот никак не отреагировал.

Ярослав проверил пульс — он был едва ощутим. Ирина, угадав его мысли, достала флакон с физраствором, предусмотрительно положенный в сумку Давидом Аркадьевичем, вместе с внутривенной системой и катетером.

Ярослав кивнул. Конечно, пол-литра раствора — это мизер для такой кровопотери, но все же лучше, чем ничего.

Беззубцев и Афанасий наблюдали за их действиями, переговариваясь вполголоса между собой.

Ирина быстро ввела катетер в вену, прикрепила систему с физраствором и передала ее Евстафьеву, чтобы тот поднял ее выше.

Раствор бодро полился по системе, Ярослав перевел дух.

— Жить-то будет? — негромко спросил Беззубцев.

— Должен, — устало сказал Ярослав. — Но в седле он сейчас сидеть не сможет.

— Зараза! — выругался Беззубцев. — Понесла ж его нелегкая… Одни беды от вас, баламошных! Что ж ему теперь — карету искать?!

— Зачем карету? Телегу можно в селе каком раздобыть, — подал голос Афанасий. — Я могу хоть сейчас съездить, разузнать!

— Тогда уж сразу обоз! — Беззубцев с досадой сплюнул. — Всё из-за тебя, царевна! Кой черт тебя дернул из корчмы бежать?!

— Сам сказал — можешь идти на все четыре стороны! — отпарировала Ирина, смахивая с лица прядь волос. — Откуда я знала, что там настоящий дурдом?

— Дурдом… — протянул Беззубцев, словно пробуя на вкус незнакомое слово.

И фыркнул. — Точно, дурдом и есть!

— Можно носилки сделать, — подал голос Евстафьев. — Пару жердин, веревка и что-нибудь из одежды — двух коней друг за другом запряжем… Или спинку седлу приделать можно.

Беззубцев почесал затылок. — Добро! — сказал он. — Действуй, конюх. Мешкать нам нельзя — завтра к вечеру должны быть у Серпухова!

За окном ординаторской — предрассветная тишина. Из открытого окна начинают доноситься первые робкие трели птиц, предваряющие наступление нового дня.

Коган устало трет воспаленные глаза, отхлебывает остывший кофе из покрытой густым слоем налета кружки. Перед ним пачка историй, которые нужно проверить, отписать дневники, сделать новые назначения… Но мысли заняты совсем другим. Он открывает верхнюю историю, кладет перед собой, и снова застывает, уставившись на мерцающий монитор старого рабочего компьютера. Из коридора доносятся монотонный писк мониторов, сигналы дыхательных аппаратов.

Каждый такой сигнал словно отмеряет еще одну секунду чьей-то жизни.

Сколько еще их, этих секунд, отпущено ей?

— Давид Аркадьевич!

Он вздрагивает, и уже знает, что сейчас услышит.

Ксюша, новая медсестра, недавно закончившая колледж, глядит на него с порога глазами испуганного олененка.

— Там… сатурация падает… И давление…

Он молча поднимается, словно деревянный, передвигает ноги. Кажется, ночная тьма сгустилась сейчас над ним, давя на плечи, забивая глаза, уши, наполняя сердце отчаянием.

Останавливается около реанимационной койки, на которой лежит исхудавшее, бледное тельце, с тянущимися нему щупальцами зондов, катетеров, дыхательных контуров.

Монитор надрывается, показывая критический уровень кислорода в крови и стремительно падающие цифры артериального давления.

Прозрачные пластиковые пакеты с растворами кардиотоников, симпатомиметиков и гормонов наполовину пусты, на инфузоматах выставлены максимальные скорости и объемы.

Пылающим огнем вспыхивает сигнальный индикатор, и плавные росчерки электрокардиограммы переходят в бешеную пляску кривых размашистых загогулин.