— Три года с того дня, как отцу удалось вытащить из утробы моей мачехи нового сына, он держал меня запертым в башне, без тепла и практически без еды, пил я лишь ту воду, что стекала по стенам сквозь прохудившуюся крышу. Он ждал, пока я сам околею, потому что ему не понравились мои слова. Но отец боялся, что святые проклянут его, если он посмеет пролить королевскую кровь.

Ты не первый человек, чью жизнь разрушил король Греггор. Говоришь, что горе твое больше моего, и я принимаю это. Хочешь, чтобы его правление забыли? Отвечаю тебе: я с тобой. Я провел каждый день своей жизни, мечтая — нет, не просто мечтая, а планируя — избавить мир от невежественной руки моего отца. Хочешь разрушить его королевство? Тогда еще раз повторю, я с тобой!

«Я с тобой». Впервые в жизни кто–то хотел последовать за мной, и это сказал король. Я размышлял о его словах и о том, что же мне делать дальше; что–то даже ответил ему, но не помню, что именно, потому что в этот миг мне в спину вонзилась стрела.

Я очнулся от непривычного звука и сперва подумал, что это шьет моя матушка. Обычно она штопала крепкой большой иглой и суровой ниткой: игла мягко протыкала ткань, и тут же следом шелестела нить. Меня захватили воспоминания, но даже сквозь туман в голове я понял, что матушка моя несколько лет как умерла. А сейчас мне двадцать один, и я попытался убить короля.

— Можешь открыть глаза, — послышался женский голос. Я послушался и увидел пожилую женщину, сидевшую у моей постели; она вышивала золотом по синему.

— Я вас уже и раньше видел, — сказал я.

Она кивнула, не отрываясь от работы.

— В домике у Южной дороги. Мы… закопали голову в вашем саду…

Она хмыкнула.

— Лучше не вспоминать об этом.

Я огляделся. Комната походила на ту, в которой я пытался убить короля. Вернее, это была именно та самая комната.

— Я в его комнате, — удивленно сообщил я старухе.

— Слуги сказали, что он не позволил переносить тебя. Боялся, что ты не выживешь с такими ранами.

— Арбалетный болт. Попал мне в спину, — глупо сказал я.

— Болт? Святые угодники, сынок, когда тебя нашли, в тебе была по крайней мере дюжина кровоточащих загнивших ран. Думаю, ты выжил лишь для того, чтобы все узнали, с каким богом ты заключил сделку.

Со Смертью. Любовь покинула меня, поэтому я заключил сделку со Смертью.

— Ты портниха? — спросил я.

Она наморщила нос.

— Портнихами называют тех, кто делает платье, сынок. Я — Швея. Последняя настоящая Швея.

Я подумал, что невежливо будет, если я скажу, что в каждом городе мира есть как минимум дюжина швей.

— Пусть будет швея. А что ты здесь делаешь? — спросил я.

Она даже не взглянула на меня.

— Хорошая Швея знает, куда ведет нить. После того как ты ушел, я долго думала и решила, что мое искусство может понадобиться здесь.

— Неужели у короля нет своих швей?

Она поглядела на меня как на идиота. Что весьма справедливо, как я полагаю.

— Я же сказала тебе, сынок: кроме меня, Швей не осталось. К тому же никто больше не знает, как сделать то, над чем я тружусь.

— И что это?

Кто–то постучал в дверь; я подумал, что старуха ответит, но она продолжила работу. Спустя миг стук повторился.

— Это твоя опочивальня, — крикнула старуха. — Какого еще разрешения ты, черт возьми, ждешь?

Дверь открылась, и в комнату вошел тот самый хлюпик — король, как я понял.

— Ах, если бы все мои подданные проявляли ко мне такое же почтение, — весело сказал он. — Большинство их тех, кого я встречал, мечтают меня убить.

Он умылся и принял ванну и теперь казался больше похожим на короля. Похоже, его даже слегка откормили. От этой мысли я окончательно проснулся.

— Сколько я пролежал без сознания? — спросил я.

— Ты находился между жизнью и смертью двенадцать дней, — ответил король.

— Двенадцать дней? Как же так?

Он кашлянул, подошел и сел на край постели: я был поражен его неучтивостью, но вовремя вспомнил, что вообще–то это его постель.

— Ты находился в объятиях Смерти, помнишь? Только святые знают, сколько дней ты провел без сна и еды.

Разговор начал меня раздражать, и я понял, что с головой у меня еще до сих пор не всё в порядке.

— Почему же я не умер от голода, если был без сознания целых двенадцать дней?

— Лучше не спрашивай, — предупредила Швея. — Отвратительное зрелище. Палки и трубки из ткани.

Король пропустил ее слова мимо ушей.

— Не беспокойся, мой странный друг. О тебе заботились как нельзя лучше.

Швея хмыкнула, но король продолжил:

— Я сам ухаживал за тобой с помощью королевских лекарей. Трудно в такое поверить.

— Ты ухаживал за мной? Мыл раны и менял простыни?

— И подтирал задницу, — веско добавила Швея.

— Что ж, — сказал король. — Это лишь справедливо. В конце концов, мой человек выстрелил тебе в спину, так что все по–честному. Знаешь ли, в мире должна царить справедливость.

В мире должна царить справедливость. Я расхохотался, думая обо всем, что произошло, всё смеялся и смеялся, а затем вдруг смех превратился во что–то другое: я принялся всхлипывать, из глаз хлынули слезы — клянусь, я бы мог утонуть в них, потому что никак не мог остановиться.

Король шепнул что–то на ухо Швее, она встала и вышла из комнаты, а он сделал нечто очень странное. Наклонился и взял меня обеими руками за голову, как поступала Алина, когда хотела, чтобы я ее выслушал, — как она сделала в тот день.

Король произнес:

— Мудрец сказал бы тебе, что ее уже нет, друг мой, что ты должен ее отпустить, потому что ее уже не вернуть. Но я не мудрец — по крайней мере, еще им не стал. Поэтому обещаю, что верну ее; клянусь тебе, мой друг, что однажды король найдет способ повлиять на богов и святых и вернет ее тебе. Говорят, что люди умирают в одиночку, но я нарушу этот закон, если потребуется. — Он отпустил мою голову и уронил руки. Закашлялся, утерся. — Но это случится не сегодня. Сегодня мне нужна твоя помощь. Я должен изменить мир, потому что в таком виде он долго не просуществует. Я смогу это сделать, глубоко в сердце убежден, что смогу, только мне нужны такие люди, как ты. Мне нужны те, кто сможет пройти двадцать дней и ночей через любой ад, чтобы драться за справедливость, как ты. Не только ради себя, но ради других. — Его слова повисли в тишине, а потом он добавил: — Однажды я приведу тебя к твоей жене, но сегодня должен принести своему народу справедливость.

Он откинулся назад, сгорбленный, слабый, тощий человек, которого я чуть не убил. Я больше не плакал, хотя знал, что слезы еще не иссякли. Этот мелкий король безумен, так же как и я, но ничего другого нам не осталось. Я знал, что он говорит правду. Даже богам, какими бы никчемными и слабыми они ни были, скоро надоест терпеть мир, которым правят король Греггор и герцог Йеред.

— Я не готов, — сказал я.

— Тебе придется. Пора начинать.

Я едва не захлебнулся собственной слюной. Как ответить, когда у тебя отобрали последнее?

— И как это начнется? — спросил я.

На лице короля появилась слабая, едва заметная улыбка. И лишь намного позже я понял, что это была самая характерная его черта.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Фалькио. Фалькио валь Монд.

— Фалькио, когда ты был маленьким, тебе рассказывали о плащеносцах?

— Клянусь вам, миледи, что не стоит связываться с Рижу! — воскликнул я. — Его не просто так называют «городом вражды и распрей».

Голос из повозки доносился ровный, но, когда она вновь заговорила, я услышал гневные нотки:

— А я отвечаю тебе, мой шкурник, что у меня дело к Джилларду, герцогу Рижуйскому, поэтому мы сегодня же вечером въедем в город.

— Миледи… он не так уж и неправ.

Даже Фелток согласился со мной, хотя он никогда не перечил госпоже. В Рижу проживали девятнадцать благородных домов, которые без конца враждовали друг с другом, плели интриги, нанимали убийц и порой даже устраивали настоящие сражения. Герцог Рижуйский не делал ровным счетом ничего, чтобы остановить насилие, — более того, он даже поддерживал вражду, потому что таким образом контролировал собственных соперников. Постоянные конфликты ослабляли их войска.