Я все еще не был уверен в том, что следует так поступить.

— Ступай вниз и жди там, дитя мое, — сказала Эталия. — Поешь пока, а нам с Фалькио нужно еще кое–что обсудить.

— Что обсудить? Плату за услуги? — язвительно спросила Алина и поскакала вниз по лестнице.

Эталия закрыла дверь на щеколду, прежде чем сесть рядом.

— Девочка не ошиблась, — заметила она.

Не мне судить: святые лишь знают, что эта женщина сделала для меня гораздо больше, чем я мог надеяться. Но все равно отчего–то мне стало больно.

— Денег у меня немного, но все, что есть, — твои. А то, что я останусь должен, обязательно найду и принесу тебе позже, когда смогу. Назови цену, Эталия: какой бы она ни была, я буду вечно благодарен тебе.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Какие мудрые и благородные слова. Даже удивительно, что ты не поэт.

Я пожал плечами, желая как–нибудь сострить в ответ. Но в голову ничего не приходило.

— Ты спросил, поэтому я назову свою цену, драгоценный мой.

Всех ли, кому Эталия помогает, она наутро зовет «драгоценными», подумал я. Хотелось бы верить, что это не так.

— Цена моя такова. На юге, недалеко от Бэрна, у Западного берега, есть остров. Это прекрасное место, не тронутое распрями, вдали от торговых путей. Там водится много рыбы и дичи, растут прекрасные цветы и ягоды. Воды там прозрачные и чистые, и солнечный свет по утрам струится меж деревьев по пляжам, словно дождь по песку.

— Я не понимаю. Чего ты хочешь? Чтобы я привез тебе этот остров?

Она улыбнулась.

— Да. Я хочу этот остров. Он мой по праву, достался мне по наследству от родителей еще до того, как я вступила в орден.

— Тогда что? Прости, Эталия, я не пойму, чего ты у меня просишь. Если этот остров и так твой…

Она наклонилась и поцеловала меня в губы.

— Я хочу тебя, — сказала она. — Хочу, чтобы ты остался со мной. Мы уедем отсюда и по южному торговому пути доберемся до того берега. А там купим лодку и поплывем на остров. А если нам надоест, мы всегда сможем вернуться на большую землю.

— Но ты же сестра ордена…

Она улыбнулась.

— Я провела здесь первую часть своей жизни, Фалькио, и воздаю ей честь тем, что сейчас оставляю орден. Судьбой мне было предсказано ждать тебя здесь, чтобы исцелить и освободить. Я исполнила свое предназначение и должна теперь уехать.

— И ты хочешь, чтобы я отправился с тобой? Но, Эталия, ты же почти не знаешь меня.

— Глупенький, я прекрасно знаю тебя. Но соглашусь: ты не знаешь меня так же хорошо. Ты веришь, что я понравлюсь тебе, когда ты узнаешь меня получше? Что ты полюбишь меня?

— Я… В это поверить несложно, просто…

Она нежно посмотрела на меня.

— Тебе трудно поверить, что мы предназначены друг для друга? Ты не думаешь, что мы оба достойны счастья и сможем обрести его друг в друге?

— Я не знаю. Вчера я бы никогда в такое не поверил… Но сегодня… Просто не знаю.

Она встала, погладила меня по груди и снова поцеловала.

— Значит, буду знать я, за нас обоих — по крайней мере, на какое–то время.

Она опять поцеловала меня, и мы долго не могли оторваться друг от друга, пока я наконец не оттолкнул ее как можно нежнее.

— Я не могу, — тихо сказал я. Скорее себе, чем ей.

Эталия сжала мои руки.

— Можем забрать с собой Алину. Ни здесь, ни где–либо еще у нее нет никакой надежды. Ее отец был глупцом, раз считал, что его безумный план принесет хоть что–то, кроме горя.

— Мои друзья, плащеносцы… Ты не понимаешь… Мой король отдал приказ, и я должен его исполнить.

— Какой? Найти королевские чароиты? Сколько раз ты готов был принять смерть за своего короля?

— На один раз меньше, чем он за меня, — сказал я, но прозвучало это чуть высокомернее, чем я хотел.

— Послушай меня, Фалькио. Я уже доказала тебе, что знаю, о чем говорю. Там ты не найдешь ничего, кроме боли, ранений и смерти. Ты долго и усердно сражался, и боги, кому бы ты ни поклонялся, благодарны тебе. Они направили твои пути ко мне, а я — дорогая награда.

— Я не желаю, чтобы боги награждали меня женщиной, словно каким–то медным кубком на карнавале, — раздраженно ответил я.

— Значит, ты именно так меня воспринимаешь? Как вещь, которую нужно заслужить, а не просто получить? Как шлюху?

— Я не сказал…

— Я шлюха, Фалькио, и горжусь этим. Я отдавалась, чтобы выяснить, где тебя держат, когда пришла весть о твоем пленении. И печальному, сломленному охраннику тоже отдавалась, чтобы он отнесся к тебе с милостью. Прошлой ночью.

— Охраннику… палачу. Значит, это ты?

Теперь все понятно. Она использовала свои чары над охранником, чтобы навестить меня в узилище. Вот что изменило его.

— Я думал… Думал, это мои слова, то, что я ему говорил… Я бы никогда не попросил тебя о таком…

— Глупец. Конечно же, его изменили твои слова, но и мои ласки тоже. Твоя мудрость пробудила его разум, а мое тело — его сердце. Иногда в мире все происходит именно так, и мне нечего стыдиться, даже если ты попытаешься упрекнуть меня.

— Прости меня, — пробормотал я. — За все.

— И опять ты не можешь поверить в то, что достоин любви, — отвернувшись, сказала она.

Я протянул руку, но она отстранилась.

— Я не могу бросить девочку. Даже если я отрекусь от Кеста с Брасти, от королевского приказа и всего остального. Девочка решила остаться в городе до конца Ганат Калилы, чтобы сохранить имя своей семьи, и я не могу отпустить ее одну.

— Лучше скажи «не брошу», Фалькио: не нужно, словно ребенок, делать вид, что от тебя ничего здесь не зависит.

— Я не брошу ее, Эталия.

Она снова повернулась ко мне — в глазах стояли слезы.

— Значит, ты не исцелился, ты все так же сломлен и до сих пор не веришь, что заслуживаешь любви. Считаешь, что должен драться, драться и драться, пока не умрешь, и только тогда придет избавление, только тогда ты освободишься и начнешь искать меня. Ты все еще ранен, Фалькио, и потому ты ничего мне не должен. Иди навстречу своей погибели, а я пойду навстречу своей.

На этом все и закончилось. Она села на стул у окна и тихо плакала, пока я надевал одежду, приготовленную для меня. Наконец я застегнул плащ, и он показался мне таким тяжелым, как никогда прежде.

Я заговорил с ней в последний раз, зная, что это глупо, но не мог сдержаться. Эталия права, но правы и Кест с Брасти. Когда мы придем на Рижуйский валун в конце Кровавой недели, герцог просто нарушит клятву и пошлет своих солдат убить нас. Я явился сюда не побеждать, а умереть, пытаясь победить.

И все же…

— Когда все закончится, — сказал я, встав перед ней на колени, — когда девочка будет в безопасности, я приду сюда, куда угодно, где бы ты ни была. Если я приду, ты примешь меня? Поверишь в то, что я хочу счастья и любви?

Она грустно улыбнулась мне на прощанье.

— Если ты вернешься, я буду ждать тебя здесь. Если ты вернешься, я скажу тебе «да».

В голосе ее была такая печаль и обреченность, что я понял: мы больше никогда не увидимся.

Торжества по случаю окончания Кровавой недели проводились на Тейяр Рижу, или Рижуйском валуне, как называли это место жители. Площадь, с которой начинался город, лежала прямо у стен герцогского дворца. Вообразите огромный, почти идеально плоский камень величиной с городской квартал, обсаженный со всех сторон шелковистой травой и яркими цветами, испускающими сладковатый аромат. А теперь представьте, что вся эта красота находится в центре самого развращенного города в мире.

Толпа собралась огромная, потому что герцог требовал, чтобы в День посвящения на Валуне сходились все жители города. В давние времена в этот день проводился ежегодный городской праздник в память о битвах, в которых воевали предки, чтобы отстоять Рижу. Но когда из своих странствий по Востоку герцог привез новые обычаи, Кровавая неделя стала начинаться как раз за семь дней до Дня посвящения, который сразу же переименовали в Утро милосердия. В этот день все выжившие горожане получали пощаду и обещали герцогу, что сложат за Рижу голову, если это потребуется.