Тайсон чисто механически сел в машину. Сержант Ларсон устроился рядом, на заднем сиденье, а его напарник, открыв дверь с другой стороны, подсел к Тайсону слева. Обе двери клацнули, как голодные звери, и, перед тем как машина тронулась с места, сержант Ларсон сказал:

– Положите, пожалуйста, руки перед собой.

Тайсон выполнил просьбу сержанта, тот не мешкая защелкнул наручники. Тайсона удивила их тяжесть.

Машина медленно отъехала от церкви, прокладывая путь сквозь беснующуюся толпу, с включенными фарами и ритмичным звуковым сигналом. Водитель крепко выругался.

Полицейский, сидевший слева, сказал насмешливо:

– Ну, теперь мне не придется беспокоиться во время ваших ночных пробежек.

Тайсон повернулся – прямо на него смотрели бусинки глаз капитана Галлахера. Тайсон собирался ответить дерзостью, но, осознав свою несвободу, понял, что былое ерничество потеряло смысл.

Галлахер, казалось, почувствовал это тоже, голос его потеплел:

– Мы припаркуемся вон там на часок, но я тебе вот что скажу, Тайсон, – не хотел я тебя видеть в этой машине.

– Так точно.

Отделившись от неистовствовавшей публики, машина тронулась, сопровождаемая двумя военными джипами. Теперь они быстро катили по Ли-авеню.

Тайсон только что заметил, что человек, сидящий впереди, не был военным. Мужчина сказал ему, не оборачиваясь:

– Нам нужно поговорить, до того как объявят приговор.

– Не думаю, – ответил Тайсон Чету Брауну.

– Это мы еще посмотрим, – упрямо тряхнул головой Браун.

Теперь Тайсон понял, что движутся они в сторону Форт-Дикса.

Галлахер пояснил ему, следя за выражением его лица:

– Просто запрем на неделю. До понедельника. Потом... потом...

– Потом, – вступил в разговор Браун, – все будет зависеть от одного упрямого сукина сына. Тайсон отважился дать отпор:

– Да пошел ты... – но, кажется, никто не возражал.

Машина притормозила у офиса начальника военной полиции. Тайсон и глазом не успел моргнуть, как очутился в небольшой камере, стены которой были выложены серой кафельной плиткой. Сержант Ларсон ловко снял наручники и вышел, заперев за собой дверь на засов. Браун попытался разговорить его сразу же после ухода полицейских, находясь по другую сторону решетчатой двери.

– Все, что нам нужно, – это письменное подтверждение о том, что ты никогда до конца своих дней ничего не расскажешь.

– Отвяжись ты...

– Кроме, конечно, нескольких хорошо подобранных слов, которые передашь правительству и председателю суда о положительной стороне своего приключения.

– Иди прогуляйся.

– Надо сказать, что ты пока не нарушил ни одного пункта нашей сделки. Это похвально. И твой адвокат вел себя тоже прилично. – Браун вытащил из нагрудного кармана сложенные бумаги. – Прочти и подпиши.

– Можешь выбросить, Чет, я не возражаю, – насмешничал Тайсон.

– Здесь говорится, что ты не поднимешь вопрос о призыве на службу или не вынесешь на обсуждение то обстоятельство, что настоящие виновники преступления недосягаемы для закона. Правительство очень чувствительно к подобным вещам.

– Я тоже немного чувствителен.

Обхватив прутья решетки. Чет Браун внимательно рассматривал Тайсона, стоявшего всего лишь в нескольких футах от него. Браун сознавал, что даже за решеткой Тайсон представлял опасность, поэтому задумчиво спросил:

– А вам не приходило в голову, Бен, – он вдруг перешел на «вы», – что из двадцати пяти человек, замешанных в зверских расправах в местечке Май Лай, восемнадцати так никогда и не было выдвинуто ни одно обвинение, потому что их к тому времени демобилизовали? У правительства было достаточно времени, чтобы заткнуть эту брешь в своей репутации. А из тех причастных к преступлению людей, которые еще находились на действительной службе, многие так никогда и не привлекались, потому что местное командование не выдвигало таких обвинений, которые выдвинул против вас генерал Питерс. Безусловно, его к этому подтолкнули, причем очень активно. Да, но тех, кого судили за делишки во Вьетнаме, оправдали, всех, кроме Колли. Прошло много лет, а военная законодательная система не изменилась. Правительство, министерство юстиции желают поменять хоть что-то в ней, чтобы Соединенным Штатам больше никогда не приходилось краснеть за неспособность осудить своих военнослужащих за военные преступления. Это благородная цель.

– Она настолько благородна, что никто так и не вспомнил о ней в течение двадцати лет.

– Ну, предположим, так оно и есть, но самое главное в том, что армия не хочет, чтобы ее система менялась. Поэтому и завязалась схватка. Все, что нам от вас требуется, – не вступать в дебаты.

– Кому это нам?Если бы я знал, на кого вы работаете, я бы, пожалуй, прислушался к вам.Может быть, вас подослал Пентагон. Откуда я знаю? А может, вы из военной прокуратуры.

– Может быть. А может быть, я просто гражданское лицо. Это не имеет значения.

– Еще как имеет, – взбунтовался за решеткой Тайсон.

Браун потряс бумагами.

– Если вы черкнете здесь, президент в течение тридцати дней подпишет приказ о помиловании, независимо от вынесенного вам приговора. А пока вы посидите в Форт-Диксе.

– А где же ты был до вердикта, морда? Когда ты был нужен мне?

Браун хитро улыбнулся:

– Я никак не мог повлиять на вердикт, а на приговор тем более не смогу повлиять. Я не вхож в круг военных присяжных. Но я могу обратиться по команде и добиться, чтобы вас освободили... скажем, ко Дню Благодарения[28]. Представляете, жареная индейка в столовой вашего дома в Гарден-Сити. Она гораздо вкуснее той, которую подадут в Ливенворте.

– Ты обыскивал мой дом, мерзавец, – не сдержался Тайсон.

– Служба чистки поработала в вашем доме.

– Ах ты дерьмо!

Браун просунул свернутые бумаги сквозь железные прутья, и они упали на середину камеры.

– Наряду с теми пунктами, о которых я говорил, здесь есть и другие, например, не давать интервью представителям прессы, не делать никаких публичных заявлений ни письменно, ни устно, и так далее. Я же, в свою очередь, восстанавливаю ваше доброе имя и возвращаю вас на хорошо оплачиваемую работу.

Тайсон покосился на бумаги, раскиданные по цементному полу.

– О'кей, Чет. Я прочту, если ты уберешься отсюда.

– Хорошо. Салют, амиго.Спокойной ночи. Да, а ты хорошо владеешь собой, я бы на твоем месте наложил в штаны. А в понедельник, когда тебе впаяют от десяти до двадцати строго режима, ты только посмеешься над ними, если согласишься сотрудничать.

– Хорошо.

– Сегодня вечером посетителей у тебя не будет, поэтому даже не думай отдавать это своему адвокату. Я вернусь к шести утра. Подписывай или не подписывай.

– А как насчет моего экземпляра?

Браун неслышно рассмеялся и покинул мрачные казематы.

Бен с тоской оглядел новое место своего обитания и повалился на койку. Он долго смотрел на белые пятна писчей бумаги, потом лениво стянул ботинки и закрыл глаза.

Сержант Ларсон подошел к двери камеры.

– Ужинать будете?

– Нет, спасибо.

– Звонил ваш адвокат, – Ларсон огляделся по сторонам, – и сказал, что приедет к вам к семи часам. Он хочет поговорить о вашем заявлении для смягчения приговора.

– Я подумаю об этом, – пообещал Тайсон, переворачиваясь на другой бок.

– Я что-нибудь могу для вас сделать?

– Дайте ключи.

Ларсон растерянно улыбнулся.

– В вечерних газетах только о процессе и пишут. Хотите почитать?

– Если вы, сержант, читали хотя бы об одном трибунале, считайте, что прочли о всех.

– Послушайте, на что похож бой, а? – спросил Ларсон, испытывая живой интерес к прошедшей войне.

– Трудно сказать. – Вопрос застал Тайсона врасплох.

– Вы участвовали в бою?

– Да. Но теперь-то я дома. Война кончилась.

В пять тридцать субботним утром Тайсона разбудил полицейский и отвел его в нижнем белье в отхожее место, а потом в душевую, предупредив о имеющихся в его распоряжении двадцати минутах.