Даже соня-Дрёмс, хоть и позёвывал, работал прилежно.

Страшик же старался больше всех, в глубине души он надеялся, что его зеркало всё-таки станет волшебным – ну хоть самую малость!

Наконец зеркала были готовы, и их выставили в витрине мастерской, на всеобщее обозрение. Вроде – зеркала как зеркала: мало ли на белом свете зеркал?

Но внимательный наблюдатель наверняка заметил бы, что прохожие подолгу, не отрывая глаз, любовались собой в новеньком зеркале Страшика; что замирали перед зеркалом Дрёмса, точно всматриваясь во что-то неведомое – а потом удивлённо толкали друг друга и трясли головами, словно прогоняя наваждение; что у зеркала Робсика все приосанивались, расправляли плечи, решительно посматривая по сторонам, а от творения Бумбана кто-то сердито спешил прочь, а кто-то, напротив, отходил с довольной улыбкой.

Только перед Смихлиным зеркалом постоянно толпилась неугомонная детвора: там царило безудержное веселье.

– Вот видите, – торжествовал Смихля, – у меня и без волшебства получилось моё Смешильное Зеркало!

– Ерунда у тебя получилась, а не зеркало, – ворчал Хватыш, – кривлялка для мартышек.

Хватышу было завидно, ведь на его зеркало совсем не обращали внимания: глянут вскользь – да и пойдут себе дальше, не оборачиваясь.

Мэтр Амальгамыч то радовался, то грустил: он гордился своими мальчиками, ставшими теперь отличными мастерами. Но ему так не хотелось с ними расставаться…

Однако детство кончилось, и теперь бывшим ученикам предстояло покинуть мастерскую, где они столько лет осваивали зеркальное ремесло, покинуть родной Торгуй-Городок, чтобы отправиться по Безграничному Мирру в поисках своей судьбы.

Старый зеркальщик напёк подмастерьям румяных лепёшек на дорогу, потом обнял каждого из них и напоследок сказал: «Возьмите с собой свои зеркала. Жизнь подскажет вам, как поступить с ними. Но я уверен, что они обязательно принесут всем удачу».

Юные мастера спрятали зеркала в свои дорожные сумки, простились с любимым учителем и отправились в путь. Стараясь сохранить любимые места в своём сердце, они не спеша прошлись знакомыми улочками, пересекли шумную Рыночную площадь, полюбовались цветным фонтаном у Колокольной башни.

Вскоре город остался позади: слева и справа потянулись поля, огороды, деревенские домики – и наконец путешественники поравнялись с клубничным полем Дяди-Ягодки.

«Смотрите, смотрите! – воскликнул Смихля. – Да это же то самое пугало – помните?! Видите, вон оно руками махает, скачет и вопит! Вот потеха!»

Мальчики остановились и с интересом стали наблюдать за странным пугалом. Растрёпа – а это конечно же была она – старалась в полную силу: птицы так и разлетались во все стороны.

Вдруг фея заметила зрителей на дороге. «Эй, чего вытаращились? – закричала она. – Это вам не балаганчик тут, с клоунами! Проваливайте и не вздумайте воровать клубнику, а то и вам не поздоровится!» В ответ мальчишки расхохотались, отчего Растрёпа пришла в ярость: она стала кидать в насмешников палки и комья земли.

«Идёмте-ка отсюда, братцы, – заторопил Страшик, – а то это злющее пугало все наши зеркала перебьёт!» Хохочущие подмастерья отправились дальше, а сердитая фея плюхнулась на землю и разревелась.

– Какая я несча-а-астная! – запричитала она. – Все смеются надо мной, даже эти глупые мальчи-и-ишки! Неужели я всю жизнь буду торчать пугалом на этом противном огоро-о-оде?!

Ворон Каркл осторожно опустился на её плечо:

– Ничего, Ррастррёпа, ничего. Прридётся немного потеррпеть. Лишь бы отыскалась твоя волшебная палочка, карр.

– Тогда я иду её искать, – заявила фея. – И иду сейчас же!

– Ты опоздала, фея-ррастерряха, за твоей палочкой уже отпрравился Слончик.

– Слончик?! – встрепенулась Растрёпа. – Как?! Моя жизнь сейчас зависит от этой прожорливой трещотки с хоботом?! Вот, значит, из-за кого я тут целую вечность торчу, на этих противных грядках? Не слишком-то он торопится!

– Он прропал, Ррастррёпа, прропал вместе с волшебной палочкой: уже целый месяц от него нет вестей. Даже сам дирректорр не может рразыскать Слончика.

– А вот я его найду! Разыщу! Поймаю! Из-под земли достану! – мрачно пообещала Растрёпа. – Я ему покажу, как пропадать бесследно: он у меня быстренько научится ушами птиц разгонять!

Рассерженная фея вскочила и решительно зашагала в сторону дороги.

Каркл тревожно кружил над её головой.

– Не торропись, Ррастрёпа, – кричал ворон. – Мирр такой большой, куда ты пойдёшь?

– Всё равно – куда, лишь бы подальше от этих гадких ягод и этих надоедливых птиц, – отмахнулась уходящая фея.

Хочешь не хочешь, а пришлось мудрому ворону следовать за ней.

Назлоб сидел на крыше своего мрачного замка и курил колдовскую трубку. Каждый вечер он выкуривал трубку, наблюдая, как солнце медленно сползает за горизонт. Ему казалось, что это он, Назлоб, самый могущественный в Безграничном Мирре колдун, прогоняет солнце с неба. «Давай-давай, глупая лампочка, – подгонял светило злобный волшебник, – проваливай побыстрее! И лучше бы тебе никогда сюда не возвращаться».

Назлобу нравилась только ночь, и он хотел, чтобы ночь на земле длилась вечно. Весь Мирр бы тогда погрузился во тьму, умолкли бы ненавистные крикливые птицы, осыпались с деревьев надоедливо шуршащие листья, перестали бы цвести эти гадкие цветы, от запаха которых у него каждую весну начинается невыносимый насморк.

Безмолвие, холод и тьма – это так прекрасно!

Солнце скрылось, и теперь колдун смотрел на звёзды. Отсюда они казались крошечными: сверкающие точки на небе, алмазная россыпь.

Волшебнику нравились драгоценные камни.

Назлоб только что вернулся из странствия – он странствовал в тёмных подземных мирах, набираясь опыта среди злых духов и ужасных теней. Раз в году колдун устраивал себе такие увлекательные каникулы.

За его спиной послышался чуть заметный шорох, но Назлоб не оборачивался: он знал, что это его коварный помощник Повредитто прокрался на крышу. Повредитто всегда тайком следил за хозяином: подсматривал, подслушивал. Он был очень вредный, жадный и упрямый – а лучшего слуги для злобного колдуна и придумать нельзя.

– Эй, Повредитто! – окликнул Назлоб. – Вылезай, я тебя застукал! Плохо прячешься.

Повредитто высунул свой длинный нос из-за печной трубы, втянул дурманящий запах чёрного табака от хозяйской трубки, фыркнул, потом опасливо подобрался к колдуну и скрючился сбоку.

– Ты всё делаешь плохо, – строго сказал Назлоб. – Ты – скверный слуга.

Повредитто гаденько улыбнулся: слова хозяина были для него лучшей похвалой.

– Вы знаете, хозяин, как сильно и преданно я вас ненавижу! – низко кланяясь, воскликнул он.

Назлоб удовлетворённо кивнул.

– Расскажи, что произошло в Мирре за время моего отсутствия, – приказал колдун.

– Я вас не порадую, хозяин: всё было недостаточно плохо, – затараторил Повредитто, – как обычно. В этом Безграничном Мирре – увы! – случается слишком много хорошего. Правда, в одну вашу хитроумную ловушку всё же попалась кое-какая любопытная добыча…

Колдун злорадно хмыкнул: он любил охотиться, правда – на свой особый, злобный вкус. С помощью волшебства он возводил невидимые стены поперёк дорог – и летящие птицы насмерть разбивались о них, а люди в кровь расшибали лбы и в ужасе бежали прочь. Он заманивал путников в лабиринты горных пещер, из которых невозможно было выбраться. Он творил обманные колдовские мосты через бурные реки и пропасти: ступив на такой мост, обречённый путник внезапно обнаруживал, что под ногами у него разверзлась смертоносная бездна…

Но особенно нравились колдуну замаскированные ямы-ловушки. Тот, кто попадал в такую ловушку, становился пленником злого чародея: у Назлоба была особая темница в подземелье мрачного замка. Он называл её своей коллекцией.

Именно в такую яму и угодил несчастный Слончик.