Часть первая

Солнце над городом веселилось вовсю, пуская неуловимых «зайчиков» в лица тем, кто собрался на площади. Горожане повизгивали и весело гримасничали, когда луч попадал в глаза. Особенно их забавляло то, что солнце разбивалось на части, попадая на топор палача.

– Наш палач добрался и до солнца, – хохотали в толпе. – Оно показалось ему тускловатым.

Когда привели приговоренного, веселье вспыхнуло с новой силой, ведь нет ничего более приятного, чем посмеяться над человеком, который уже не сможет ответить. Преступник был молод, невзрачен и обрит так коротко, будто заранее готовился к отсечению головы. И действительно казался смешон в своем унынии. Даже когда он сонно оглядывал развлекающуюся толпу, на его лице не проступало пятен гнева.

Вдруг кто-то крикнул:

– Королевич идет!

Все почтительно и в то же время поспешно расступились, ведь молодой сын короля ходил так стремительно, будто никого перед собой не видел. Он был очень высок и к тому же всегда надменно вскидывал голову, так что мало кому удавалось заглянуть ему в глаза. Королевича повсюду сопровождала рысь. Подданных удивляло, что не она следовала за хозяином, а он – за ней. Словно это кошке удалось пленить человека.

Королевич легко взбежал на эшафот и громко спросил, хотя мог бы говорить шепотом: все горожане уважительно затихли.

– В чем состоит вина этого человека?

Вперед выступил начальник тюрьмы и слегка склонил голову:

– Ваше высочество, указ подписан королем.

Длинная шея рванулась из пышного ворота рубахи, нежный подбородок королевича задрался к небу. Рысь зашипела, вскинув крупную лапу, и все невольно попятились.

– Я не спрашиваю, кем подписан указ. Я спрашиваю, в чем вина этого человека?

– Он был несчастен, ваше высочество, – выпалил начальник тюрьмы.

Королевич обернулся к приговоренному.

– Это серьезное преступление. Разве ты не знал, что в нашем королевстве все обязаны быть счастливы?

– Я ничего не мог с собой поделать, – пробормотал преступник.

– Отчего же ты был несчастен? – требовательно спросил наследник престола.

– Я был одинок.

В утонченном высокомерном лице что-то неуловимо дрогнуло. Королевич слегка опустил голову и понизил голос.

– Ты мог бы завести себе… – он взглянул на рысь и закончил: – собаку.

– Я не додумался, ваше высочество.

– Это серьезное преступление, – задумчиво повторил королевич. Потом решительно обернулся к устроителям казни. – Но я уверен, что милосердие его величества не знает границ. Я забираю этого юношу с собой, и сам буду хлопотать об изменении наказания. Он не додумался, вы же слышали! Нельзя казнить человека за то, что он не слишком умен.

И мысленно усмехнулся: «Не то мы останемся без подданных!»

Толпа оживилась ропотом: «Королевич освобождает преступника!» Каждому хотелось выкрикнуть: «Он лишает нас праздника!» Но никто не осмелился бы на это.

– Доставить его ко мне, – бросил королевич через плечо, и, взглянув на рысь, которая уже задремала на теплых досках, также быстро спустился с эшафота.

Площадь мгновенно разделилась, уступая дорогу. Королевич пронесся мимо горожан, не заметив ни одного лица, и скрылся из вида. Рысь поспевала за ним прыжками.

Он вышел к реке, неприглядный берег которой топорщился разрозненными кустиками травы, пробивавшимися сквозь каменистые островки. Их окружали неровные пятна бесцветного песка. Опустившись прямо на камни, королевич развязал крахмальный воротник. Рысь уселась чуть поодаль, но так, чтобы не терять его из вида. Ее короткий хвост подрагивал от раздражения.

– Ты недовольна мной? – спросил королевич. – Но ведь я спас его от смерти. Этот молодой человек повинен в том, чем я сам болел до твоего появления. Его казнили бы, а я остался бы жив. Это несправедливо. Мы с ним в состоянии помочь друг другу. Кто знает, может, мы даже подружимся!

Рысь слушала, жмуря равнодушные глаза.

– Иди ко мне, – попросил королевич.

Но она не тронулась с места, и он сам пересел. Мелкие камешки зашуршали под его сапогами, словно целые полчища жуков бросились врассыпную.

– Я так люблю тебя, моя дикая кошка, – он провел длинными пальцами по ее пятнистой теплой шкуре. – Тебе, конечно, нет до этого дела. Но я хочу, чтобы ты знала: ты очень дорога мне. Несмотря на то, что я собираюсь сделать. Просто, кроме тебя никто не в состоянии мне помочь. Я скажу только тебе… Я решил освободиться. Я устал думать о себе, как о преступнике. И ты освободишь меня…

Когда Лари, как всегда объясняясь куцыми обрубками фраз, сообщил, что собирается недельки две отдохнуть и оставляет ресторан на меня, я едва не закричал от радости. И Лари, без сомнения, услышал этот не рожденный вопль. Его черные глаза резко сузились, а длинные морщины, что разделяли щеки вдоль, стали еще глубже. Он всегда угадывал мои желания и читал мысли. Это было дано ему от природы. И много лет назад я наивно верил, что такая близость между нами говорит о том, будто Лари способен заменить мне отца.

С тех пор я только тем и занимался, что пытался закрыться от Лари, и думал, будто преуспел в этом. Однако такие моменты, как этот, без труда доказывали, что старик по-прежнему слышит каждый удар моего сердца.

– А в чем дело, Лари? – небрежно спросил я, все еще надеясь ввести его в заблуждение. – Ты плохо себя чувствуешь?

Он с усмешкой напомнил:

– Мне шестьдесят два года. В твои тридцать пять трудно представить. Иногда нужен отдых.

– Конечно, – вяло согласился я, старательно комкая свою радость. – Странно будет видеть ресторан без тебя.

Лари вновь коротко растянул бесцветные губы.

– Это без тебя – странно, – ответил он. – Ты – лицо ресторана. Ему повезло. Ресторану.

– Хватит издеваться, Лари!

– Это не издевка.

– Ты – хозяин ресторана, а я всего лишь директор. Все привыкли, что все у тебя под контролем.

– Отвыкайте, – сухо посоветовал он.

– Куда-нибудь поедешь?

Он без сожаления заметил:

– Сердечникам опасно менять климат. Поброжу по лесу. Вокруг дома. Навестишь?

– Куда ж я денусь?

Кажется, он расслышал едва наметившуюся злобу. Красивым движением откинув длинные седые волосы, Лари сказал:

– Ты справишься без меня. Телефон под рукой.

– Я не буду тебя беспокоить.

– Ты меня никогда не беспокоишь.

– Когда ты уходишь?

– Прямо сейчас.

– Сейчас?! – я и растерянности не сумел скрыть.

Он насмешливо протянул:

– Не плачь, котенок.

– Я ведь просил не называть меня так!

– Мы же вдвоем. Никто не узнает.

– Лари, я давно вырос.

– Заметил, – кивнул он. – Двухметрового амбала трудно не разглядеть.

Я уточнил, хотя он и так это знал:

– Во мне всего сто девяносто два сантиметра.

Лари вздохнул:

– Удочка! Хорошо, что держишься прямо. Высокие часто сутулятся. Жалко смотреть.

– Макс никогда не был высоким, – напомнил я. – А ходил крючком.

– Чтоб не подумали, будто подражает.

– Кому?

– Тебе, котенок.

– Лари!

– Ты всегда был высоким и красивым.

– Максу незачем было себя стесняться, – вскипел я. – Он с детства был личностью. И моим лучшим другом. И твоим родным сыном, между прочим.

Ослепительно белая голова согласно склонилась.

– Я помню, котенок.

– Он давно не звонил?

– Давно. Чего беспокоишься? Вы же больше не друзья.

– Старые дружбы – темное дело.

Лари негромко хмыкнул:

– Вот именно. Ладно, иди работай.

– Ты уже уходишь?

– Ухожу.

Я выдал напоследок какую-то бессмысленно-жизнерадостную тираду, изо всех сил сдерживая возглас: «Скатертью дорожка!»

Когда его машина отъехала, мне показалось, что в зале стало светлее. Я огляделся. Был час короткого затишья между однообразно суматошным обедом и непредсказуемым ужином. Захотелось сбросить пиджак и закружиться между столиками, вопя от восторга. Но здесь были свои кулисы, и там готовились к выходу на сцену, которая просматривалась с любой точки.