— Точно сказать не могу, товарищ генерал, но наверняка кто-то из старых знакомых Аббаса-Кули. Уж больно по-шарапхановски действуют, идут по трупам пособников.

— Но сам Шарапхан давно расстрелян.

— Были и поопаснее его.

— В том-то и дело. Еще раз прошу соблюдать предельную осторожность… Есть ли еще вопросы, просьбы?

— Жене бы моей сообщить, — сказал Ковешников.

— Уже предупредили. Ей-то не впервой тебя так провожать… У вас, лейтенант?

— Я холост, товарищ генерал. Возвращаюсь в свой отряд, на родную заставу. Вопросов и просьб нет.

— Хорошо сказано, — одобрил его начальник войск. — О ваших умелых и решительных действиях здесь, у нас, сообщу командованию вашего округа. Буду ходатайствовать о поощрении.

— Благодарю, товарищ генерал. Постараюсь оправдать доверие.

— А сейчас, — заключил беседу начальник войск, — не теряя времени, в машину техпомощи и в самолет. Вылетайте немедленно.

Пассажирский лайнер с Аббасом-Кули и сопровождавшими его сотрудниками органов безопасности еще дожидался разрешения на взлет, когда в воздух поднялся Як-42, отправлявшийся спецрейсом с Ковешниковым и Воронцовым, увозя их в далекий Таллинн.

— Вот так, брат, Алексей Петрович, — устраиваясь возле иллюминатора, заметил Ковешников. — Чай пили на юге у Амангельды, ужинать будем на севере у Пересветова. Пожалуй, первый случай в моей жизни, когда довели нарушителя до транспортной магистрали и не задержали… Кстати, запомни, в Таллинне нас встречает «механик Семен», на голове у него будет вязаная шапочка с помпоном. Ему передаем Аббаса-Кули и отправляемся к подполковнику Аверьянову.

Воронцов не ответил, да майор Ковешников и не ждал ответа: слишком много событий произошло за короткое время, все это надо было осмыслить, привести в систему, сделать необходимые выводы.

Стоило закрыть глаза, и Алексей снова видел перед собой роскошные зеленые склоны сопок с алыми разливами тюльпанов и маков на альпийских лугах предгорий Копетдага, поднимающиеся по склонам темно-зеленые арчи, проносящиеся мимо клыки скал, торчащие вдоль дороги из земли и склонов гор.

Видел он раскинувшиеся внизу, в долинах, ветвистые сухие русла отшумевших тут по весне потоков, серпантины дорог в горах, а вокруг огромной котловины, наполненной светом и воздухом, выстроившихся плечом к плечу в тесном строю древних мамонтов, протянувших в долину каменные бугристые хоботы и ноги, выставившие в небо изрытые временем лбы.

Плыла и плыла перед его закрытыми глазами белопенная, с розовыми и сиреневыми шапками кипень цветущих садов, пронизанная темными стрелами устремленных ввысь пирамидальных тополей. Видел он и отсветы пламени из тамдыра на лице жены Амангельды Курбан-Гуль, блеск монет и бронзовых украшений на ее груди, мысленно трогал руками уставленный пиалами и чайниками помост, покрытый текинским ковром и белой скатертью посередине, брал с объемистого деревянного блюда плов с бараниной, сушеные фрукты и урюк с миндалем, изюмом.

Сквозь ровный гул турбореактивных двигателей Алексей и в самолете слышал неумолчный треск цикад, вопли ишаков, плеск воды в обсаженном ивами и осокорями полноводном арыке Амангельды, цокот подков на горной тропе, эхом отражавшийся от каменной отвесной стены… «У-ху-ху-ху-ху», — стоял в ушах столь непривычный для жителя средней полосы крик горлинки, и снова: «У-ху-ху-ху-ху»…

Но не эти звуки и образы тревожили сейчас Воронцова. На диких и прекрасных горных склонах, где он только что побывал, в ущельях и на тропах и сейчас шла непримиримая борьба с теми же темными силами, что и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет назад. Да и ему самому этот поиск надолго оставил недобрую память: саднили ободранные об асфальт руки, сильно болела шея.

Раскинувшийся на камнях маленький терьякеш, навеки уснувший от смертельной дозы отравленного опия, перекошенные от страха лица проводников «большого господина», невозмутимое спокойствие майора Ковешникова, распутывающего непростую нить поиска, предельное напряжение у трапа самолета, когда могла вспыхнуть стрельба или взорваться граната, и снова, в который уже раз, схватка с Абзалом — все это оглушало, теснилось в голове, не давало ии минуты покоя. И все это — лишь первая половина операции. А что впереди?..

Вспоминая все происшедшее всего за несколько дней, Воронцов силился определить для себя главное: что было ключом ко всем причинам и следствиям? В этом главном была, как он сам определял, сама философия поиска, основа основ науки, которую он, лейтенант Воронцов, лишь постигал.

С немалым удивлением он наконец понял, что главным во всем поведении майора Ковешникова было умение догадаться, о чем же «думал» верблюд Марли из рассказа Амангельды, когда продирался своим чесоточным животом через разросшийся в пустыне куст сёчён? Парадокс (как сказал бы начальник политотдела подполковник Аверьянов)? Отнюдь нет…

Алексей сначала поразился такому простому обобщению и сам себе не поверил. Но все оказалось именно так: примитивные этюды следопыта Амангельды и майора Ковешникова оказались именно той основой, какая вывела всю группу на Аббаса-Кули.

Будет ли во всеоружии майор Ковешников в весьма непривычных для него условиях, перелетев в течение каких-нибудь четырех-пяти часов с юга на север, из солнечной Средней Азии в заснеженную Прибалтику? Да и помощники его остались в ашхабадском аэропорту: ни Амангельды, ни другие почтенные аксакалы «гостя» из-за рубежа, если он придет, не опознают.

У Воронцова не было ни готовых ответов на эти вопросы, ни даже их вариантов. Приходилось думать, что в своем отряде, тем более на участке заставы Муртомаа, главная ответственность ляжет на капитана Гребенюка и на него, замполита, лейтенанта Воронцова. Алексей улавливал то, о чем ему не говорили ни Амангельды, ни Ковешников, ни начальник войск округа, но что, логически рассуждая, нетрудно было понять.

Преступники шли по трупам для достижения своей пока что не известной цели, привлекая для реализации своих замыслов только очень хорошо знакомых им людей. Тот, ради сохранности которого все это делалось, не желал рисковать. А это значило, что нанести нелегальный визит в нашу страну собирался не только весьма серьезный враг, но и близкий Аббасу-Кули человек.

Итак, вопрос: что думал верблюд Марли, когда у него зачесался живот, — в принципе решался в допустимом приближении к психологии Марли. Что думает сейчас Аббас-Кули, который с какой-то непростой, вполне определенной задачей летит в пассажирском лайнере вслед за майором Ковешниковым и лейтенантом Воронцовым, догадаться все-таки можно. Думает он, как обеспечить безопасность своего какого-то весьма важного «хозяина». Но вот, что думает сам «хозяин», где и как он пойдет через границу, попробуй узнай…

Перелет с юго-востока страны на северо-запад сместил все представления о времени.

Из Ашхабада Ковешников и Воронцов вылетели весной, а здесь — это видно было даже ночью из иллюминаторов самолета — еще царствовала зима, от которой Алексей успел отвыкнуть всего за несколько дней.

Поля и леса были покрыты голубоватыми в лунном свете снегами, и лишь южные склоны холмов кое-где угадывались темными проталинами, словно кто-то там, внизу, расстелил на косогорах черно-пегие коровьи шкуры.

При ясном свете луны видно было, что Балтийское море на многие километры от берега еще крепко держали в ледяном панцире мартовские морозы. Лишь у горизонта свинцовой стеной темнела открытая вода.

Точно так же, как с площадки вышки своей заставы, стоящей на высоком обрыве, ощущал Алексей эту полосу тяжелой свинцовой воды, как живое, враждебное, внимательно наблюдающее за ним и всем участком заставы существо. Именно оттуда, с темнеющего вдали горизонта, должен прийти неизвестный «хозяин» Аббаса-Кули.

Переодевшись в самолете в зимнюю форму тех же технарей, оба, и Воронцов и Ковешников, едва успели сойти с трапа Як-42, как диктор объявил о прибытии авиалайнера из Ашхабада, на котором летел Аббас-Кули и сопровождавшая его «семья» с ковром и чемоданами.