— Ладно, Ёшка, — по-русски сказал он, обращаясь к Ковешникову. — Поедем сейчас с тобой, провожу вас маленько до родника на Мер-Ков, потом поеду к Лаллыкхану и Бабá, все сделаем, как товарищ генерал велит…

Ковешников и Воронцов поблагодарили хозяина за угощение, распрощались с его многочисленным семейством. Дюжий бородатый туркмен, один из сыновей Амангельды, такой же темнолицый, как отец, подвел трех оседланных лошадей, придерживая на плече за ремень боевой карабин.

Воронцову и этот признак вчерашнего дня показался странным, не только потому, что он знал как основное стрелковое оружие автомат Калашникова, но еще и потому, что карабин оказался в руках гражданского человека.

— Личное оружие выдано по приказу начальника войск, — пояснил Ковешников. — Всей своей жизнью Амангельды его заслужил.

Распрощавшись, Ковешников и Воронцов поднялись в седла, выехали за пределы аула вслед за Амангельды на тропу, опоясывавшую красноватую глыбу базальта — гору Мер-Ков. Слева — отвесная стена, от которой звонким эхом отражается цокот подков, справа — обрыв. С каждым изгибом тропы все дальше открывается цветущая долина, залитая бело-сиреневой пеной яблоневых и персиковых садов, рассеченная каменистыми, сухими руслами горных потоков, с поднимающимися ввысь, как космические ракеты, темными кипарисами и пирамидальными тополями, усеянная, словно спичечными коробками, кибитками с плоскими крышами.

У родника спешились. Несмотря на то что март только еще начинался, туркменское солнце уже изрядно припекало, что особенно почувствовал прибывший из снежного и ледяного царства Прибалтики лейтенант Воронцов. Поэтому он особенно оценил встречу в горах с чистыми и прохладными ключами, выбегавшими из горы на площадке, покрытой песочком, окруженной пышной, свежей и молодой зеленью.

Все трое неторопливо попили, осмотрелись вокруг, словно стараясь унести с собой красоту, раскинувшуюся вокруг.

Неожиданно Амангельды что-то сказал Ковешникову, наклонился к тропе, жестом приглашая и майора рассмотреть нечто, привлекшее его внимание.

Воронцов тоже наклонился, но ничего не увидел, кроме следов от обычных хромовых сапог.

— Наверное, чужой человек прошел, — сказал наконец Амангельды.

Растянув большой и указательный пальцы, он смерил «четвертью» длину и ширину следа. Опустившись на колени, посмотрел сбоку на отпечатки подошв, затем глянул через плечо вдоль тропы, резво вскочил на ноги, пробежал вперед, снова вернулся.

— Надо скорей мне назад ехать, Ёшка! — сказал он. — Ты давай к себе в комендатуру, а я в аул, позову людей! Может, это и есть тот самый опасный кочахчи[13], какого генерал ищет?

И тут Воронцов сделал то, что потом жгло его досадой и раскаянием, не давало покоя уязвленному самолюбию. Поддавшись искреннему тону Амангельды и озабоченному виду Ковешникова, он достал из сумки пакетик с гипсом, развел белый порошок в алюминиевой кружке от фляги и залил гипсом подозрительный след. Не прошло и нескольких минут, как оттиск был готов. «А вдруг пригодится?» Словесные описания — одно, а слепок — совсем другое. Это — документ поточнее фотографии, тут все детали видны.

Осторожно сняв слепок, он положил его в специальную картонную коробку с ватой, чтобы, чего доброго, не разбить и не повредить гипс. И только тут заподозрил неладное.

Амангельды и Ковешников явно гасили усмешки в глазах, отводя взгляды в сторону, с озабоченным видом оглядываясь окрест, и ровным счетом ничего не предпринимали, чтобы ловить «опасного преступника».

Воронцов опустил глаза и похолодел: точно такой же след, с которого он сделал слепок, был на том месте у родника на влажном песке, где он сам только что стоял.

Испытующе глянув на майора и Амангельды, он готов был уже окрыситься за то, что его так ловко разыграли, но те с озабоченными лицами снова заговорили по-туркменски, и Воронцов так и не понял: видели они или не видели его позор, разыграли его или не разыграли?.. Конечно же разыграли, да еще как! Но не будешь же сам признаваться: «А знаете, я лопух: с собственных следов гипсовые слепки снимал».

Амангельды торопливо попрощался, развернул коня, легко поднялся в седло, махнув на прощанье рукой, стал спускаться по тропе. Оседланные лошади Ковешникова и Воронцова двинулись за ним.

— А мы пройдем пешком, — сказал майор. — За поворотом тропа подходит к дороге, там нас должна ждать машина…

Рослый, плечистый майор пошел впереди, Воронцов — за ним, надеясь, что его конфуз остался незамеченным. Не тут-то было.

— А свою гипсовую галошу, — сказал Ковешников, — закинь подальше, чтоб никто не видел. Я никому не скажу, Амангельды не скажет, а больше никому и знать не надо…

— Зачем же вы так? — только и сказал Воронцов.

— Задел ты маленько старика, он тебя и поучил… А ты не переживай. Учиться не грех. Грех не знать и не уметь…

Воронцов размахнулся и далеко вниз бросил коробку с гипсовым отпечатком. От удара коробка раскрылась, гипс, налетев на камень, раскололся вдребезги, клочья ваты повисли на кустах.

— Так-то лучше, — одобрил его Ковешников. — Отпечатки следов надо держать в голове, а не на гипсе, там оно надежнее.

Совет был что надо, но настроение у Воронцова испортилось всерьез и надолго. Подсидел-таки, чертов старик, и, как щенка, ткнул носом в собственную лужу. А майор Ковешников ему помог: вот, мол, чего ты стоишь… Не очень-то приятно осознавать себя салагой в коротких штанишках.

Воронцов твердо знал, что и месяц, и два будет помнить такой конфуз. Но Ковешников, казалось, уже забыл об этом эпизоде. Остановившись на повороте тропинки, он приложил руку к козырьку фуражки, негромко сказал:

— Нас уже дожидаются. И, кажется, с серьезными новостями…

Воронцов увидел на шоссе вездеход УАЗ-469, а на тропе — бегущих им навстречу двух солдат с автоматами.

Запыхавшись, первый из них остановился перед Ковешниковым, вскинув руку к панаме, доложил:

— Товарищ майор! Лейтенант Дорофеев велел передать! На КСН в районе сухой арчи — след!

— Быстро все в машину! — скомандовал Ковешников. — Игрушки кончились, начинается работа…

След был свежий. Это видел даже Воронцов, не слишком искушенный в следопытстве. Отпечатки чарыков пересекали взрыхленную бороной контрольно-следовую полосу, тут же возвращались обратно.

Ковешников, рассматривая «почерк» нарушителя, негромко ругнулся:

— Ишь натоптал, паразит замухрышный! Не сразу и разберешь!

— Как это понять — «паразит замухрышный»? — спросил Алексей.

Конфуз с собственными следами, которые Воронцов заливал гипсом, научил его осмотрительности, но уверенное замечание майора он все же не мог принять на веру.

— Так и понимай, — ответил Ковешников. — Терьякеш[14] тут побывал шалый. Не таился, ухищрений не применял и попер куда-то в горы, где ни границы, ни троп, ни жилья и в помине нет.

Алексея подмывало спросить, откуда все так точно узнал майор, но и неискушенному наблюдателю было ясно, что след действительно не вел ни к границе, ни в сторону аулов, расположенных в предгорьях, а уходил по каменистому ущелью вверх, туда, где на крутых скалах едва ли могло быть какое-нибудь жилье.

Таким же недоумевающим, как и Воронцов, выглядел лейтенант Дорофеев — молодой начальник заставы, на участке которого случилось нарушение границы.

— Посвети-ка еще, сынок, — сказал Дорофееву Ковешников.

Дорофеев включил следовой фонарь, опустил его к земле. Ослепительно белый луч выхватил из темноты склонившуюся над следом фигуру майора, а перед ним — отпечатки обуви нарушителя на взрыхленной поверхности, такие четкие и ясные, что видны были попавшие в след с краев комочки грунта. Эти комочки и еще не стершаяся выпуклая полоска от косой трещины на пятке правого чарыка означали: кто-то бродил по КСП совсем недавно.