— Возможно, — не стал спорить Мещеряков. — Военные действия, тем более такие, как выявление опасного квалифицированного диверсанта, без потерь не бывают.

— Никто из нас не застрахован выйти сейчас из штольни и получить пулю или осколок, — сказал Сергеев. — Дело не в потерях. Речь идет о том, чтобы и такой, как Рындин, выдержал бы испытание, какое мы на него взвалим, и не угробил бы дело. У каждого свои возможности, свой потолок. Он может импульсивно бросить гранаты в немецкий минометный расчет, может проникнуть в боевые порядки к фрицам и взять «языка», обмануть своим баварским произношением и притащить с разведчиками гитлеровского офицера. Но это тоже не больше нем импульс — кратковременная вспышка энергии, щекотание нервов сознанием собственной лихости, такое же самоутверждение, по его понятиям, как и в момент проникновения в чужую квартиру через форточку… Только сила духа Рындина не в нем самом, а вот в этой худенькой и не очень приметной Маше, которая, кстати, ждет сейчас решения судьбы своего Николая у тумбочки дежурного. Это она может сутками работать под обстрелами и бомбежкой, перевязывать и таскать раненых, пренебрегая смертельной опасностью, идти на передовую в боевые порядки автороты через овраг Царицы, а потом еще и в подвалы универмага, когда немцы вот-вот займут и вокзал, и площадь, и универмаг, это она может сутками не есть, не спать, потому что считает такую жизнь и такую работу нормой. Ради своей Маши Рындин пойдет на смертельно опасное задание, ради себя, и тем более ради нас с вами, — не пойдет и толку от него не будет. Самая большая для него ценность в жизни — уважение и вера в него Маши Гринько.

— Постой-постой, что-то ты уж больно горячо заговорил, — остановил его Бирюков, но спросил не о Николае Рындине и не о Маше. — Как там получилось с этим симулянтом Ященко? Когда его усекла Голубева?

— Только сегодня. Раньше его перевязывали другие сестры, не заканчивавшие школу экспертов-криминалистов.

— Так… В этом, по-моему, что-то есть. Как думаешь, капитан?

— Если у Ященко повадки уголовника, то это, скорее, по вашей линии, — ответил капитан. — Хотя попробуй разделись: «ваши» уголовники встречают «наших» диверсантов, а «наши» диверсанты стреляют не только в кассиров банка, но и в «ваших» уголовников.

— Вот именно, — подтвердил Бирюков. — Опознать Ященко надо немедленно: возможно, за эту ниточку что-то и вытянем… И насчет Маши Гринько — возлюбленной Рындина — Сергеев, пожалуй, прав. Она только и поймет, что ее любимый не под ударом, а выполняет какое-то задание. Зато у него будет гора с плеч, и он сделает то, что мы ему скажем… Готовить-то Рындина Глебу Андреевичу, вот он и хлопочет о козырях.

— Товарищ комиссар третьего ранга! — с сердцем воскликнул Мещеряков. — Я тоже человек и тоже понимаю все человеческие аргументы. Но вам ли напоминать об ответственности, какая лежит на всех нас! Да в конце концов, существует строжайшая инструкция, и все мы ходим не только под богом, но и под своим непосредственным начальством!..

— А вот мы сейчас эту инструкцию во благо и употребим, — сказал Бирюков. — Все трое пойдем вместе к Маше Гринько перевязывать Рындина и проконтролируем, чтобы между ними не было сказано ни единого слова. Как себя вести во время перевязки, Маше объяснит Глеб Андреевич.

— Хорошо. Может быть, вы и правы, — поколебавшись, согласился капитан. — Раз уж вы всю ответственность берете на себя.

— Тогда пошли, — скомандовал Бирюков. — Где у нас Рындин?

— Здесь же в КПЗ, в каморке рядом с постом дежурного.

Увидев снова вместе всех троих начальников, которые вызвали ее из-за ножниц Сони Харламовой, Гринько поднялась со стула и с недоумением посмотрела на Сергеева, как на самого знакомого.

— Вот что, Маша, — сказал тот. — Сейчас ты забинтуешь голову и лицо — только глаза оставишь — одному человеку, который жив-здоров и, слава богу, не ранен, и тут же забудешь, что видела его. Если об этой встрече кому-нибудь расскажешь, можешь погубить и его, и себя. Кстати, и то дело, которое мы ему поручаем. Бинтовать будешь молча…

Сергеев приоткрыл дверь в каморку, где томился Николай, да и говорил так, чтобы тот слышал каждое слово. На всякий случай Сергеев спросил у него:

— Ты все слышал и все понял?

— Понял, Глеб Андреевич, а зачем меня бинтовать?

— Чтобы тебя не узнали…

Услышав голос Николая, Маша вскрикнула, но тут же взяла себя в руки, видимо вспомнив, что порученное дело должна выполнить молча. Но какой тревогой и участием светились ее глаза!.. Сергеев даже позавидовал: «Везет же охламонам! И чем этот Колька заслужил такую любовь этой славной дивчины?»

Самые сложные переживания отражались во взгляде Маши, пока она перевязывала Кольку. Главное — удовлетворение и даже успокоенность. Всем своим видом Маша выражала соучастие в чем-то не очень попятном ей, но безусловно значительном.

Мещеряков, внимательно наблюдая за Машей и Николаем, что-то обдумывал, затем неожиданно сказал:

— Сделаем иначе… — этой репликой он как бы продолжал разговор с Бирюковым и Сергеевым. — Сейчас, — обратился он к Маше, — вы отведете Рындина к переправе. Если будет необходимость, введете его в медпункт, по его сигналу приведете сюда обратно. Говорить друг с другом разрешаю, но о встрече с Рындиным — никому ни слова. Можем мы на вас положиться?

— Конечно, товарищ капитан, — просто ответила Маша.

— А сейчас подождите у входа.

Когда Маша отошла к двери, Сергеев сказал Николаю:

— У переправы работает санитар Ященко, лейтенант Голубева тебе его покажет. Нам надо знать, кто это на самом деле. Увидишь и сразу обратно, сюда. Проводит тебя Маша. Помни, что ты ранен: ходи с усилием, медленно, Маше о задании не говори. Все понял?

— Понял, Глеб Андреевич! Одного Ященку я знаю, если это тот Ященко!.. Спасибо вам! Вы даже не знаете, что вы для меня сделали, особенно для Маши! Я тоже не знаю, что для вас сделаю!

— Скоро узнаешь, — многозначительно пообещал Сергеев. — Иди…

Маша и Николай ушли, Мещеряков, Сергеев и Бирюков вернулись в кабинет начальника милиции.

— Все-таки непрофессионально это, — недовольно сказал Мещеряков. — Рындина могла забинтовать любая другая медсестра.

— Ладно, капитан, — остановил его Бирюков. — Иной раз непрофессиональная самодеятельность бывает выше искусства, если делается с душой. Сколько раз убеждался, доверяешь людям, и они тебе доверяют, сделают в двадцать раз больше, чем ты от них ждешь… Давайте-ка обсудим, с чем и как поедет Рындин к Афонькину-Борову, хотя ты что-то сказал насчет решения «по-другому»?

— Возможен несколько иной план, — ответил Мещеряков, — но его еще надо додумать и выверить. Обсудим прежний вариант, кстати, посмотрим «материальное обеспечение» операции, поскольку в принципе оно остается прежним. В общих чертах задачу Рындина мы уже обговорили…

— Тогда обсудим детали…

Бирюков вытащил из ящика стола несколько пачек сторублевых купюр в банковской упаковке, какую-то бумажку и две золотые монеты.

— Ваше хозяйство, — обратился он к капитану, — вам и задачу ставить.

— Это все из тайника Гайворонского под дренажной трубой? — спросил Сергеев.

— Часть бумажных денег — да, печатались в Германии, — ответил Мещеряков, — а часть — того лейтенанта, что вы задержали в квартире у соседки по дому Зинаиды Гриценко. Золото настоящее, монеты дореволюционной чеканки из нашего банка… Замысел прост: где-то на пересыльном пункте должны встретиться Рындин и Афонькин-Боров. Рындин в присутствии свидетелей сообщит Борову, что деньги, которые он «должен» Саломахе, спрятаны в условленном месте, и Саломаха их может взять…

— Ну, знаете, такой информации Боров и «свидетели» не поверят. Вероятность засады рядом с «условленным местом» — стопроцентная. Рындин только фот раскроет, его тут же прирежут.

— Попав в лапы уголовников, он-то не будет подводить Саломаху и его людей под засаду. Иначе его действительно убьют, — возразил Мещеряков. — А для того чтобы не прирезали, Рындин передаст Борову, тоже при свидетелях, несколько новеньких купюр, предположим целую пачку сторублевок, — «прямо из банка», из запаса Гайворонского, и эти золотые монеты, да еще бумажку, которую ему якобы удалось сохранить от «шмона», зашив в одежду. Кстати, бумажка — подлинный документ. И еще скажет, что знает, где тот человек, у которого «остальное золото».