Но сколько бы не уничтожали люди прошлое — они им жили. Они жили в ненавистном им вчерашнем дне. Они надеялись, что завтра будет лучше, но когда завтра наступало в голове у них вертелась мысль, что вчерашний день точно был хорошим.

Иннир пережил три революции и множество бунтов. Но их старались не помнить. И не помнили. Назревал четвёртый мятеж, и он грозился стать последним. Живущие в прошлом никогда не увидят ни настоящего прошлого, ни дня сегодняшнего, ни будущего. Ведь прошлое, о котором они с придыханием вспоминают, никогда не существовало.

***

Солнечный свет с трудом пробирался сквозь грязное оконное стекло: уже несколько месяцев барон Фон Грейс не утруждал себя уборкой. Потому и очнувшись после забытья встретил его тусклый, а не яркий свет — невелика потеря.

Он открыл глаза и тут же голову пронзила острая, невыносимая боль, как три сотни раскалённых игл в голову впились. Мир на мгновение помутнел, Эдд снова чуть не потерял сознание, но в один момент боль резко оборвалась, будто её и не было. Барон ухватился за спинку кровати и в несколько подходов поднялся, осмотрел комнату. Пусто. Всё на месте: пошатанная кровать, письменный стол, разбитое зеркало на стене. В воздухе зависли сотни крупиц пыли: сколько не разгоняй, не исчезнут.

— Святые угодники… — Эдвард зажмурился и помассировал виски: в голове всё ещё гудело. — Только бы осталась холодная вода, без неё башка не уймётся. Даже думать, мать вашу, больно! — Стоило ему только это крикнуть, как боль вернулась, и он снова чуть не свалился на кровать. Вылечить его могла только тишина. Для больных время тянется невыносимо медленно: они вынуждены чувствовать боль каждую секунду, нельзя просто так уйти в забытье, увлекшись чем-то.

Вдруг в окно комнаты постучали, Эдвард болезненно поморщился, но на шум обернулся, и ещё одна тревога покинула его разум — в стекло бился почтовый голубь. Измотанная птица просто не понимала, что перед нею преграда. Барон немного приоткрыл окно и аккуратно взял птичку в руки.

«Посмотрим, что тут у нас. Так, письмо на месте, печать из синего сургуча — такое может сделать только Данте, без сомнений, но сначала займёмся тобой, где-то у меня оставались зёрна…»

Эдвард порылся в ящиках письменного стола и в итоге обнаружил небольшой мешочек пригодных для употребления в пищу семян. Он даже не успел их насыпать на стол — голубь взбесился, вырвался из рук и целиком залез в мешок.

— Честная плата за честную работу. — Он впервые после пробуждения улыбнулся. — С птицей рассчитались за доставку, вот бы с людьми было так же просто… перейдём к письму! — Собственный голос барона не порадовал, он основательно осип. В голове Эдвард оставил пунктик на тему тёплого молока — старый добрый способ привести тембр в норму

Он осторожно надломил, скреплявшую листы печать, и развернул послание. Пусто. Совсем ничего! Кроме, разумеется, замечательного листа гербовой бумаги. Барон обожал этот чуть сладковатый ни с чем не сравнимый запах — аромат мыслей, разума, новых дивных миров.

— Нет, они не могли прислать мне пустышку, синий сургуч умеет делать только Данте! — Эдвард на мгновение растерялся, но уже через секунду лицо его просияло, боль ушла, уступив место гениальной идее — Как я мог забыть! Невидимые чернила! Нужно срочно найти свечу и огниво, только бы они завалялись, где ни будь в столе… Бумага, перья, печатки, ножи для бумаг… Я точно помню где-то тут была свеча! Не мог же ночью при лунном свете писать? А! Вот она! Последняя осталась… Надо бы новых в городе закупить. Почём нынче свечи? Ха! Вот и огниво! В соседнем же ящичке!

Эдвард взволнованно пританцовывал: фантазии на тему содержания письма не давали ему покоя. Кресало родило искру из холодного камня, та вспыхнула, чтобы погибнуть на кончике фитиля, но дать начало новому пламени! Тепло свечи нагрело бумагу, невидимые чернила явили себя свету.

«Приветствую вас, достопочтимый наследник. Пишет вам ваш верный слуга и союзник, кардинал Данте Мортимер. Мне льстит тот факт, что вы лично принимали участие в подготовке переворота: хороший правитель не должен отсиживаться в стороне, пока его люди гибнут. Рад сообщить, что мне удалось найти сильных союзников. Среди них практически все Тассорские дворяне: многие мечтают вернуть власть королевской крови. Некоторые ещё не признают вас законным наследником королевской линии, но факт свадьбы вашей троюродной тётки и сестры последнего короля неоспорим! Нас также поддержит крупный землевладелец, граф Блюмберг, именно он представляет городских дворян. В конце письма спешу сообщить две новости. Во-первых, переговоры с армией маркграфа Лютера прошли успешно, Блюмберг уплатил за несколько месяцев вперёд. Во-вторых, скоро мы все нагрянем в ваше имение, союзники должны увидеть символ будущего процветания в лицо! Агенты доложили, что вы на месте.

P.S — C вашей стороны было очень глупо рисковать жизнью ради чародея. Последние данные утверждают, что выбраться вам удалось и вы у себя дома. Мне стоило больших усилий отвести глаза церкви от начала расследования и убедить всех, что есть дела важнее. Надеюсь, этот маг того стоил. Впредь, обсуждайте такие диверсии со мной. Какая может быть революция роялистов без короля?

Засим прощаюсь. Люди, храните короля, с ним идёт новый рассвет!»

Барон чуть не порвал письмо от счастья: к нему едет сам Данте Мортимер! Неуловимый, загадочный политик — единственный шанс вернуть свет монархии в страну и невероятно преданный соратник! Сколько Эдвард строил теорий о неведомом союзнике, сколько мечтал о встрече и вот! Она грядёт!

«Он всегда признавал мои блистательные таланты, он всегда верил в то, что я смогу стать лучшим королём и вот, он едет! Неужели этот день настал!?»

Радостную тишину комнаты разрушил смех, чей источник таился в обеденной зале. Барон вынырнул из царства розовых мечтаний и пошёл на шум: он догадывался, что Аль Баян сейчас где-то в доме, но слышалось то два голоса, а не один! Потому Эдварду не терпелось узнать, кто есть тот второй, который посмел переступить порог Либерто Терра.

***

За длинным обеденным столом, кое-как прикрытым рваной старинной скатертью, сидели спасители барона. Аль Баян вальяжно развалился в обитом лазурным бархатом кресле: он обустроил себе уютное местечко. Поэт сидел совсем рядом, он только недавно дал себе отдых. Развести камин, сготовить чай и еду, выстирать единственную одежду — всё это занимало время. Сейчас же он, как заворожённый, наблюдал за пламенем камина и изредка пускал дымовые кольца: со времён службы во флоте у Илиаса осталась только резная курительная трубка с прекрасной бронзовой крышкой.

«За храбрость и самоотверженность во время битвы с превосходящими силами противника» — гласила памятная надпись. В дар осталась только она. Вот как платят тем, кто рискую жизнью бросается с факелом во вражеский пороховой трюм, да и ещё и выбирается живым. Трубка и орден — жалкие отговорки. Люди в Иннире не любили живых героев — слишком уж затратно их любить. А вот мёртвых они превозносили, до чего усопшим, увы, дела никакого не было.

— Вот как ты считаешь, можно научить человека волшебству, если он в него не верит? — Нарушил умиротворяющую тишину поэт и аккуратно подлил чародею чая.

— Дорогой друг, дитя младенческой любопытности, если я скажу тебе, что вот этой чашки здесь не стоит — она перестанет существовать? — Аль Баян кивком поблагодарил за напиток и мило улыбнулся.

— Конечно же, нет! Но церковники с пеной у рта кричат, что волшебством только их господин способен одарить, а всё остальное ложь! Не соглашаться опасно, костёр будет наилучшим окончанием такой дискуссии, а ведь могут и в подземелья забрать. Оттуда в здравом уме и трезвой памяти никто не возвращался.

— Некоторые люди могут отрицать очевидное, обходить его стороной, но уничтожить не смогут никогда, для этого их ручки слишком коротки.

Эдвард многозначительно покашлял, привлекая к себе внимание, он опирался на ограждение у второго яруса, что выступал немного вперёд и как бы нависал над трапезной. Этот своеобразный «балкончик» выходил как раз на камин.