Потом мы ели овощное рагу и мило разговаривали, словно ничего не произошло. Дейзи рассказала, как они ходили к рыцарям розы и наткнулись по пути обратно на диверсионный отряд сектантов. Тогда Линда и поплатилась за дерзкий стиль боя крылом и им пришлось бежать, роняя с трудом добытые продукты. Ричард и Амалия в основном отмалчивались, и только моя вторая половина без умолку что-то говорила.

— Может, устроим вечер стихов? — Перебил я её болтовню. — У меня родилось несколько новых в последнее время, да и каждый из вас наверняка знает лучшую поэзию своего народа, я был бы счастлив услышать её. Так что?

— Милый, нам нужно думать о том, как выжить, как выбраться отсюда и хорошо поесть. У нас нет времени на такие глупости, как стихи. Так на чём я остановилась?..

— Но Дейзи, я поэт. Неужели ты думаешь быть со мной, считая стихи глупостью?

— Да какой же ты поэт, милый? Сколько я твоих рассказов о прошлом не слушала, а не увидела, чтобы рифмование строчек принесло тебе сколь какой-нибудь успех. Когда мы выберемся отсюда с помощью твоего загадочного друга, то присоединимся к армии ледяного народа. Я выбью у отца для тебя должность: у тебя есть для этого задатки. Затем свадьба. Пиши, конечно, если время будет, но лучше брось и займись действительно полезными делами. Стихи — это мило, но глупо. Прелестно для начала романтических отношений, но не более.

— Но я не могу жить без стихов! Весь я в них и, если бы мог быть кем-то другим — давно бы стал! — Остальные смотрели на нашу перепалку молча, будто это не их битва. Впрочем, так оно и было.

— Не говори глупостей, милый. Зависеть от возможности соединения воедино строчек с похожим звучанием и интонацией — это чистый идиотизм.

Я выскочил из-за стола, схватив кувшин с водой. Я разбил его прямо перед лицом Дейзи и заорал, что есть мочи, сам не слыша своих слов и их не понимая. Я перевернул стол, от чего остальные, кроме моей любимой, попадали на пол. Моё лицо налилось кровью, а руки дрожали. Дейзи смотрела на меня очень, очень спокойно.

— А сейчас ты сядешь и извинишься. Твоя глупая игрушка стала нам мешать, а значит — ты будешь наказан. Завтра ты дашь мне все свои записи, и мы вместе их сожжём. Это ради твоего же блага, милый. Ты же не хочешь, чтобы твои стихи помешали нашей любви? Помни, как много я сделала, чтобы полюбить тебя.

Я попытался сделать шаг в сторону выхода из зала, но ноги почти не слушались. На лбу проступил пот, каждый шаг отбирал столько сил, словно на плечи мне взвалили два бревна, не меньше тонны весом. Я увяз в липкой трясине самого себя, и продирался сквозь неё мучительно больно. И чем дальше отходил от Дейзи, тем сильнее ломило и било жаром тело, голова трещала и как будто горела! Я рвал невидимые цепи, которыми меня приковали к этой женщине, и это было мучительно. Крохотными шажками я приближался к выходу, но когда его достиг — будто сорвался с привязи побежал прочь ото всех, на свою любимую башню, наплевав на опасность и на то, что меч почти уже никуда не годен. Боль не прошла, но теперь не так сильно мешала идти.

Я вырвался на волю, а мои ладони горели, как в тот день, когда я добровольно погрузил их в огонь, чтобы спасти ребёнка. Я видел долину и море огней у стен дворца, ветер обдувал меня со всех сторон, и я чувствовал каждую свою кость и мускул. Сам не зная зачем, я стал выкрикивать слова в воздух. Я тихо кричал, возбуждённо шепча:

Звёзды наши давно смогом заволокло

А я не хочу загибаться под светом искусственным

Не хочу быть отлитым в форму стальным манекеном

С правильным геометрическим телом

Иногда так противно быть человеком

Что осыпан толчёным мелом

И служит доскою для формулы дискриминанта

Больше нуля

Противно быть правильным, исчислимым

Предсказуемым и глумливым

Противно смеяться себе же в лицо, разбивая

Зеркало садовой лопатой, которой три года назад

Сам себе попал могилу когда-то.

А, может быть, я не хочу умирать?

Но вы меня схоронили, как и моя мать

Как только я научился смеяться громче вас

***

Я сам не заметил, как заснул на вершине башни. Проснулся уже утром, обнаружив клок бумаги, который ночью мне кто-то заткнул в рукав:

Тебя обманывают. Разговор. Западное крыло. Третий коридор. Сегодня после обеда.

Все люди спят и видят сны

Цепляясь за всё то иное

Что они сделать почему-то не смогли.

Они другим дают свои

Регалии из ржавого железа,

Блуждая в темноте чужих обид

Не в силах отыскать свой путь из леса.

Им лучше быть клубком в корнях у дуба

Срастись с корой, пожрав весь солнца свет.

Им не почуять дуновений ветра юга

В коре ни холода, ни жара вовсе нет.

P. S — Я всё понимаю.

Тут даже ветер дует тише, не слышно птичьих криков — ничего здесь нет, а за спиной пылают города. Все мосты сожжены, чтобы некуда было возвращаться, чтобы незачем было поворачивать назад. Данте вел обоз вперёд, затаптывая слабых и раненых, плачущих в грязи. Он гнал людей, сам не зная зачем, будто надеясь убежать от чего-то.

Маэстро настиг обоз спустя два дня. Верховный кардинал так и не понял, какая часть его компаньона предала столицу пламени, да и не хотелось ему об этом думать. Одна мысль о том, что одна часть человека жаждет убийств и ванн из крови, а вторая живёт только ради умершей возлюбленной, бросала его в дрожь. А тем временем повозки ехали, хороня под колёсами милю за милей.

Актёр вел путников не обычной дорогой, попасть в Аурелион можно было, пройдя через Мёртвую долину и преодолев стену костей вместе с окружающими её тварями, но существовал другой, более короткий, но смертельно опасный путь. То есть как сказать опасный — без должной подготовки и знаний там умирал каждый без исключения, Данте и его людям повезло: Маэстро как раз обладал и знаниями, и подготовкой.

За несколько дней пути удалось сделать почти половину расстояния до место назначения, о сути которого Маэстро тактично умалчивал, однако вскоре путников встретило проклятие Иннира — дороги. Так уж повелось, что их в этой божественной стране строили на совесть. Иногда. Когда столица близко. Чем дальше от столицы — тем хуже дороги. В захудалых селениях профессия проводника ценилась превыше всего и оплачивалась соответственно, ведь церковным сборщикам налогов нужно было как-то пробираться сквозь дикие, полные медведями и волками леса. Пройти такую местность огромному обозу было ну уж очень тяжело.

Дабы срезать путь кардинал решил пойти не сквозь кишащие хищниками тёмные леса, а через болота, да и селян эту местность знающих набралось немало. Только сейчас Данте понял, что приказ «Созвать всех и каждого в столицу», звучал немного глупо, ведь в Иннире было столько заброшенных и диких деревень, что не счесть, а потому с этого дня Великий обоз старался посетить каждый встречный хоть сколько-нибудь населённый пункт, дабы обязать жителей участвовать в Великом переселении.

***

В один из прекрасных и солнечных дней началась гроза, такое иногда случается и чаще всего именно тогда, когда вам это ну уж совсем не нужно. Ясное, кристально чистое небо, которое ещё утром улыбалось путникам, резко разгневалось, обросло тучами и низвергло на жалких смертных непроницаемую стену дождя, приправив данное блюдо специями из молний, грома и штормового ветра, который мог даже поднять в воздух слишком уж исхудавших странников.

К великому сожалению Данте, обозу пришлось встать на длительную стоянку, пока буря не утихнет. Маэстро в это время успел организовать маленький театр и показал скучающим и продрогшим людям небольшое представление. Всё шло неплохо поначалу — простая, понятная каждому история о принце и принцессе, Данте даже перестал переживать в какой-то момент и уверился в том, что Маэстро — вполне нормальный человек и только иногда выкидывает свои пропахшие кровью и слезами выходки. Кардинал был доволен вплоть до того момента, когда принц вместо того, чтобы поцеловать принцессу, отрезал ей голову и остальные конечности, чтобы с помощью ритуала, записанного в древнем гримуаре, вернуть с того света душу своей настоящей возлюбленной, а не той, которую ему навязал отец. Воскресшая девушка затем отправилась вместе со своим ненаглядным в его родовой замок, где они четвертовали отца принца и развесили трупы слуг вдоль дороги. Ну и потом, разумеется, жили они долго и счастливо.