Пароход подошел к причалу. Выгрузка быстро кончилась, и он отправился в обратный путь. Острые концы льдин вновь толклись в пробоину, но теперь давили не на тюфяк, а на деревянную подушку, обшитую листовым железом.

…Пароход в последний раз в эту ночь подошел к понтонному причалу и, приняв на себя весь оставшийся там груз и людей, медленно вышел на фарватер. Снежный поземок быстро замел следы человеческих ног на причале, широкую узорчатую колею автомашин на берегу, разметал в разные стороны и унес куда-то пучки сухого сена и обрывки бумажек…

Занимался серый декабрьский рассвет. Было еще темно, но на востоке все выше и выше поднималась и ширилась в разные стороны белая полоса.

Когда с палубы ушел последний ящик с боеприпасами, капитан Челышев передал вахту своему помощнику и в первый раз за эту ночь вошел к себе в каюту. Мягкий и зеленоватый свет настольной лампы падал из-под матового абажура на раскрытые листы вахтенного журнала. Челышев сел к столу, пододвинул к себе журнал, поставил вверху листа дату и крупным размашистым почерком записал: «Перевозили с левого берега на правый бойцов, воинское снаряжение и технику. Сделано семь рейсов. В шестом рейсе со стороны кормы налетели два самолета. Один сбросил на корму бомбу, а второй, очевидно, поврежденный, улетел, не отбомбившись. Пятнадцать минут спустя на большой высоте появились еще два самолета, один из которых огнем зениток сбит. Сброшенная бомба со второго самолета разорвалась у правого борта. Осколками в двух местах пробит корпус. Обе пробоины заделаны силами команды. Перевозка воинских подразделений и техники закончена в 5 часов 45 минут».

Челышев собрался закрыть журнал, но, подумав немного, поставил на месте последней точки запятую и дописал: «… на пятнадцать минут раньше срока, данного приказом командования».

Вторые сутки выла пурга над Волгой. Жгучий воздушный поток со свистом проносился между голыми ветвями ахтубинских лесов и сюда, на отлогий берег, где стоял свайный причал переправы, врывался со снегом и песком.

Снег забирался за воротники ватников, песок слепил глаза, сугробы забили дороги и тропинки, по которым длинной цепью друг за другом двигались люди. Те, кто направлялся от леса к берегу, шли во весь рост, придерживая на плечах небольшие, но тяжелые ящики, а направлявшиеся к лесу прижимались чуть не к самой земле, прикрывая глаза холодной варежкой.

На причале, несколько возвышавшемся над отлогим берегом, ветер выл еще сильнее. В снежной мгле люди натыкались друг на друга, падали, спотыкались о невидимые холмики, образовавшиеся в тех местах, где лежали ящики, бочонки, колеса автомашин, пустые стаканы зенитных снарядов.

Густой лед, покрывший всю реку и вот-вот собиравшийся окончательно сковать ее, с грохотом, шипением и звоном разбивался о сваи причала, о борта стоявших здесь же «Краснофлотца» и баржи. Из высокой трубы парохода валил густой черный дым. Его подхватывал ветер, разрывал на куски и разносил в разные стороны.

В этот день дверь капитанской каюты пропустила не один десяток посетителей. Стряхнув на палубе снег с шапок-ушанок и полушубков, в каюту поочередно входили командиры различных подразделений, руководители переправы и интенданты.

Капитан внимательно выслушивал каждого, делал пометки в тетрадь и в зависимости от того, приходил ли посетитель с просьбой или советом, обещал выполнить просьбу, благодарил за совет. Во время одной такой беседы с интендантом, пришедшим узнать, согласится ли капитан погрузить сено на мостик, дверь легонько заскрипела, открылась и вместе со струей морозного пара пропустила в каюту двух военных.

— Большую задачу ставим перед вами, капитан! — садясь на стул, сказал один из вошедших. — Что нужно перебросить, вы знаете, а сколько времени для этого дано?

— Шесть суток, — быстро ответил Челышев.

— Как раз нет, капитан, — ровно в половину меньше; за трое суток все предназначенное к переброске должно быть на том берегу…

В борьбе со снежным штормом и тяжелой массой почти спаявшегося льда, в борьбе за каждую минуту дорогого времени и за сохранение судна от налетавших время от времени фашистских самолетов прошел первый день. С левого берега перебросили на правый десятки орудий, автомобилей, повозок, много бойцов. Но человеческий лоток, штабели ящиков и длинная цепочка автомобилей не уменьшались. Когда «Краснофлотец» отходил от левобережного причала, казалось, что причал теперь пуст, перевозить больше нечего, но когда он возвращался обратно, сквозь снежную мглу вырисовывались той же величины штабели ящиков, той же длины цепочки автомобилей и тот же нескончаемый человеческий поток. Казалось, что сам ураган выносил из недалекого леска и бросал все это сюда, на причал.

Время шло. Осталось два дня. А на берегу находилось еще три четверти того, что надо было перевезти.

Бескрайние ледяные поля, медленно двигавшиеся вдоль заслеженных волжских берегов, почти остановились. Только временами отдельные льдины с грохотом и шипением вдруг всползали на соседние, нагромождали торосы, создавали неприступные для «Краснофлотца» барьеры. Пароход медленно подходил к ледяному валу, упирался в него форштевнем и всей мощью своих семисот сорока индикаторных сил начинал приступ. Вначале барьеры пробовали преодолевать с ходу, полагаясь только на силу машин и на уступчивость молодого, не совсем спаявшегося льда, но уже к вечеру пришлось прибегнуть к маневрам, выполнение которых свойственно винтовым судам ледокольного и полуледокольного типа, но отнюдь не хрупким колесным буксирам.

Поздним вечером, как раз на половине пути к правобережному причалу, «Краснофлотец» застрял. Сделав отчаянный прыжок и с грохотом вклинившись в ледяное поле, пароход попробовал отойти назад для повторения тарана, но льдина цепко зажала его и не выпускала обратно. Стоявший на мостике вахтенный помощник Можнов попробовал несколько раз поработать переменными ходами машин — назад и вперед, но пароход ни на сантиметр не сдвинулся с места. Вызванный на мостик капитан принял решение воспользоваться находящейся на судне взрывчаткой и ею подорвать ледяной барьер. Когда грохнул взрыв, впереди парохода образовалась узенькая полоска чистой воды. Пароход прошел несколько метров, но в том месте, где треснувшая льдина снова слилась в цельное поле, остановился. Челышев повторил испытанный маневр: отвел пароход назад, сделал разбег и полным ходом пошел вперед. Вначале были слышны только грохот ломавшегося льда и частые ритмичные хлопанья лопастей гребных колес.

Вдруг в эти мерные, ставшие привычными звуки, влился скрежет металла и сильный глухой удар. Пароход замер на месте. Оказалось, что несколько металлических плиц, вырванных вместе с болтами, в беспорядке уперлись концами в лед, согнулись в замысловатые формы.

Бесновалась ночная пурга, снежные вихри кружились над судном, леденящий металл обжигал руки, но на палубу ни на минуту не переставали доноситься удары кувалды и ручников. Механику и его помощникам пришлось работать в темноте, на ощупь, полагаясь на память, ибо даже маленькая «летучая мышь» или пятнадцатисвечовая электрическая переносная лампа могла своим светом привлечь внимание вражеских батарей.

Только два часа спустя, после отчаянных усилий, разбегов и многочисленных таранов, «Краснофлотец» подвел к правобережному причалу баржу, груженную танками и автомашинами.

— Сколько сейчас привезли? Неужели опять в два раза больше, чем в прошлый рейс?

— До двух раз чуточку не дотянул, — ответил Челышев.

— Вот это да-а! — весело протянул комендант. — Чего доброго, в сроки уложимся!

Рейсы в эту ночь были сравнительно спокойными. Теперь «Краснофлотец» и баржа свободно ходили от берега к берегу по проложенной во льду широкой дороге.

К вечеру следующего дня снежная пурга стихла. Бесновавшийся около двух недель ветер, точно растеряв свою силу, подул немного поземкой и улегся. Умчались куда-то серые облака. Небо стало высоким, голубым, осыпанным бисером давно не показывавшихся звезд.