На пароходе меня встретил Петриченко:

— Признаться, я схитрил, сказав, что можно отдыхать до утра следующего дня. Думал, спокойнее поспят люди… А все на ногах! Через час возьмем на буксир баржу. Сейчас на нее грузятся солдаты.

Погрузка еще продолжалась, когда мы подошли к барже: разместить две тысячи солдат, погрузить войсковое снаряжение — такое скоро не сделаешь.

Наконец отдали чалку.

— Вперед! — скомандовал я. И в ответ услышал спокойный голос Легкодимова.

— Есть вперед-вперед!

Помощник механика любил это слово — «Вперед!» и, отвечая мне из машинного отделения, всегда повторял: «Есть вперед-вперед!»

Затон уже затерялся где-то во тьме. Но вот из ночи его выхватили повисшие над Волгой ракеты врага.

Но стервятники опоздали.

Мы подходили уже к правому берегу. В рубке стоял лоцман Мальков, а за штурвалом — Гриша Чухнин.

Нравилась мне пытливость Малькова. Бывало, пройти бы нам мимо наметившейся ряби на воде, а он — не тут-то было. Попросит сбавить ход, замерит глубину в улыбнется как-то загадочно. А потом скажет:

— Давно за этим местом наблюдаю. Сбивается сюда течение от выступа вон той отмели. Намывает песочку сюда.

Право, хороший народ на пароходе. Плавать бы с ним сто лет! Да разве хорошие люди только на нашем судне? А солдаты, которые с хода пошли в бой! Такие пройдут и через огонь, зубами вгрызутся в камень, но не отдадут фашистам города.

…Подошла осень. Холодный ветер, дожди оголили лес. Все чаще заволакивали Волгу туманы, все труднее стало пробираться «Труддисциплине» сквозь льды.

В затон приехал представитель пароходства. Он приказал поднять пары на трехсотсильном баркасе «Узбек». Баркас был в резерве и стоял замаскированным в затоне. Надо было ему выходить на Волгу. Капитаном его числился мой брат, Георгий Машков, но он плавал на другом судне. Капитаном «Узбека» назначили меня. Ну, а я упросил зачислить в команду всех, кто плавал на «Труддисциплине». Комиссаром на пароход назначили лейтенанта Бурылева. «Узбеку» поручили обслуживать войска, наступавшие на Мамаев курган.

Почти беспрерывно находились в рейсах: от Скудров водили понтоны с боеприпасами, продовольствием, а с причала Банный овраг увозили раненых.

…В одну из обычно тревожных ночей было приказано взять больше груза, а людей, пока не закончится погрузка, на судно не пускать. Выполняя приказ Бурылева, я стоял у трапа. Подошли двое военных и стали подниматься на судно. Я их остановил и приказал вернуться, сославшись на распоряжение комиссара.

И тут откуда-то из темноты вынырнул Бурылев. Он четко откозырнул военным и сейчас же провел их в каюту.

— Ты знаешь, кого не пускал? — спросил, вернувшись, комиссар.

— Не знаю. Был приказ не пускать, я его и выполнял.

— Что приказ был, это верно. Но ведь шел начальник артиллерии Воронов, а с ним Никита Сергеевич Хрущев. Зовут тебя. Ступай.

Как-то неловко стало, но идти надо.

— Чего это вы так ругались? — спросил один из военных, сбрасывая с плеч плащ.

Я сразу узнал Никиту Сергеевича.

— Ругался? Я? С вами?

— И не замечаете за собой. Не с нами, так с другими… Чем вы недовольны?

— А тем, — ответил я, — что погрузиться можно бы за полчаса, а грузят чайной ложкой — целый час. Подходишь к причалу, а тут и чалку некому взять. Может, и ругнулся. Извините, Никита Сергеевич.

Никита Сергеевич улыбнулся.

— На переправе будет порядок… А вы обходитесь без ругани.

…Все остальные ночи ноября и декабря, до ледостава, «Узбек» курсировал на переправе «62»: Скудры — Банный овраг. Все реже налетали вражеские самолеты. Меньше становилось и раненых.

Последним рейсом, в декабре, когда лед сковывал Волгу, привел я «Узбек» в Скудры. На борту уже были старики, женщины и дети, вызволенные из какого-то убежища в одном из кварталов города.

С трудом мы пробились сквозь льды. Мы укрыли «Узбек» белыми парашютами. Скоро его покрыло снегом. Эта была отличная маскировка.

Весной 1943 года «Узбек» поднял пары и причалил к берегу города-героя. В Сталинграде дымили трубы восстанавливаемых заводов. Нам, речникам, много предстояло сделать, чтобы город, в защите которого мы участвовали, скорее залечил свои раны. Небо над городом было в белых пушистых облаках, а вода в Волге, подернутая рябью, казалась на солнце перламутровой.

Укрытый ветвями, «Абхазец» стоял у левого берега, напротив завода «Красный Октябрь». Команда, утомленная бессонными ночами, отдыхала. Капитан баркаса А. Н. Хлынин, воспользовавшись передышкой, ушел на берег. Над Волгой стояла туманная дымка. Рассветало. Гул фашистских самолетов разорвал предутреннюю тишину. А скоро грохнули и первые в этот день взрывы: началась очередная бомбежка.

На войне всякое бывает. Так и тут. Случайный осколок перебил трос, которым одна из барж была причалена к берегу. Баржа качнулась на поднятой взрывом волне, чуть постояла и поплыла по течению к правому берегу.

— Голдобин! — крикнул начальник переправы капитан Язиев. — Задержать баржу!

— Есть задержать баржу! — по-военному быстро ответил помощник капитана «Абхазца».

Маленький баркас помчался вдогонку за баржей. Но ее уже заметил враг. Фашисты открыли ураганный заградительный огонь.

Забурлила от взрывов вода, по корпусу защелкали пули. Не выдержал Голдобин.

— Право руля! — дал он команду, и «Абхазец» на полном ходу помчался обратно.

На берегу стоял мрачный Хлынин.

— Что же вы, ребята, сплоховали? — Казалось, капитан заглянул каждому в душу.

Хлынин быстро вскочил на баркас.

«Абхазец» вновь мчится вдогонку за баржей, а она уже почти у самого берега. Фашисты опять полоснули огнем. Но баркас, маневрируя, упорно шел к цели. Развернувшись на полном ходу, «Абхазец» подхватил баржу и на глазах у врага стал уводить ее…

Мало приходилось отдыхать команде «Абхазца». Кочегары и масленщики опали, свалившись на час-другой на замасленный пол в машинном отделении, капитан со своим помощником и рулевым — тут же, в рубке, которую в шутку называли «судовым дотом». Так ее стали именовать после того, как на одной из барж команда раздобыла тюки шерсти. Ею обложили рубку. Шерсть оказала неоценимую услугу новым хозяевам. Осколки снарядов и пули, легко пробивавшие доски, не могли преодолеть слоя шерсти толщиной в шесть-семь сантиметров. Горячий металл запутывался в ней, и приходилось лишь опасаться пожара.

Боевая обстановка на переправах еще больше сдружила членов экипажа. Много лет плавали вместе на одном судне эти люди, но только теперь, в эти суровые дни, когда на каждом шагу подстерегала смерть, до конца раскрылись душевые качества каждого из них. Кто раньше мог предполагать, что матрос Мария Ягупова, эта небольшого роста с застенчивым взглядом девушка, добровольно взвалит на свои плечи все тяготы фронтовой жизни, что она проявит такую высокую стойкость?!

Как-то в один из воздушных налетов, когда «Абхазец» выводил из опасной зоны груженую баржу, осколком бомбы Ягупову ранило. Лицо девушки залилось кровью. Она бессильно опустилась на палубу, потеряла сознание. Но едва Марию взяли на руки, чтобы снести на берег, она очнулась и попросила:

— Оставьте меня тут, на судне.

Ее все же отправили домой. Через две недели девушка с повязкой на голове пришла к капитану.

— Возьмите меня на «Абхазец».

Марию пробовали отговорить, но из этого ничего не вышло. Вместе с командой она отправилась в очередной рейс. Ее еще раз ранило осколком бомбы, в руку, но девушка не сошла на берег…

^{В дни сталинградского сражения отличился экипаж баркаса «Абхазец», которым руководил капитан Анатолий Николаевич Хлынин — один из опытных судоводителей волжского флота.}