И Трофимов снова принялся перечитывать письма.

Медленно, очень медленно вел беседу район со своим прокурором. Но с каждым прочитанным письмом, с каждым новым делом все шире становилась осведомленность Трофимова, все яснее представлял он себе, на что следует в первую очередь обратить внимание.

А за окном кабинета уже показались звезды, зажглись матовые фонари на мосту, и в парке зазвучал оркестр.

— «В городском саду играет духовой оркестр… На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…» — тихонько запел Трофимов. И опять стал просматривать письма, в которых говорилось о жилищном строительстве.

«Да, необходимо поговорить с Андреем Ильичом, — снова подумал Трофимов. — Но с чем я к нему приду? — тут же спросил он себя. — Нет, сначала надо съездить на комбинат, в район, проверить факты, изложенные во всех этих письмах, а уж потом — разговор».

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — поднял трубку Трофимов.

— Прокурор Трофимов? — послышался чей-то незнакомый веселый голос.

— Да.

— Приветствую вас на новом боевом посту! Глушаев говорит — начальник жилищного строительства комбината. Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Не мог никак лично к вам заскочить познакомиться, так что давайте уж знакомиться по телефону.

— Давайте.

— Сергей Прохорович?

— Правильно.

— Вот видите, я уж и имя-отчество ваше знаю. Как же, прокурор — следует уважать.

— Похвально, похвально.

— Как с охотой, Сергей Прохорович?

— С чем? — не понял Трофимов.

— Я говорю, как с охотой? Любитель? У нас на Урале охота — первое удовольствие! А вы как, охотитесь?

— Приходилось.

— Плюс в вашу пользу! Рыбачите?

— И это случалось.

— Еще плюс в вашу пользу!

Самоуверенная болтовня телефонного собеседника начинала раздражать Трофимова.

— Послушайте, — сказал он, — я очень занят. У вас есть дело ко мне?

— Есть и дело. У меня к вам дело, а у вас на меня дела, — пошутил Глушаев. — Еще не встречались с моей фамилией на бумажках?

— Нет, не встречался.

— Ну так встретитесь. Такая уж у меня разнесчастная профессия.

— Я прошу вас объяснить, что вам все-таки от меня угодно, — сказал Трофимов.

— Приступаю! — все с той же бойкостью отозвался голос в трубке.

Трофимову на миг даже показалось, что он видит этого своего неведомого собеседника. Вот он сидит там за столом, у телефона, обязательно толстый, с глупым, самодовольным выражением лица, вот отвалился в кресло, вот чиркнул спичкой и не спеша поднес ее к папиросе…

— Итак? — сухо спросил Трофимов.

— Я, знаете ли, очень обрадовался, — снова зазвучал веселый голос, — когда услышал, что старика Михайлова посылают от нас на покой.

— На учебу.

— На учебу ли, на покой ли — суть дела от этого не меняется. Главное, что теперь у нас новый прокурор — молодой, культурный и так далее. Это, знаете ли, очень приятно.

— Нельзя ли ближе к делу?

— И скромный! — продолжал веселый голос. — Тем более приятно.

Трофимов, сдерживая растущее в нем возмущение, решил все же дослушать своего развязного собеседника до конца.

— Да, так вот… перехожу к делу… Тут у вас недавно судили моего шофера Лукина. Отличный, знаете ли, шофер, великолепный парень, и вот — совершил страшное преступление!

— Вы так думаете?

— Нет, это Михайлов так думает, вернее думал. А на самом деле — все сущие пустяки. Посудите сами: повздорил парень с женой, сказал ей резкое слово, а у нее не хватило ума смолчать. В результате небольшая затрещина семейного типа. И все.

— И все?

— Да. А Михайлов из этого целый процесс соорудил. Защита, обвинение, свидетели, заседатели! Чепуха какая-то! Пока же суд да дело — отличный шофер ходит сам не свой, смотрит чертом, каждый миг может кого-нибудь задавить и так далее.

— Чего же вы от меня хотите?

— Как чего? Полагаю, вам, человеку, знающему жизнь, культурному, ясно, что из-за таких пустяков суды не затевают.

— Но ведь Лукин ударил жену.

— Экая беда! Да жены от таких ударов только больше нас любить начинают!

— Я бы попросил вас говорить серьезно.

— Я и говорю серьезно. Одним словом, нельзя, товарищ прокурор, засудить за такую малость хорошего парня. Нельзя! Учтите: это вам не Москва, а Урал, тут еще старинкой попахивает. Надеюсь, вы понимаете?.. Уральский быт, то да се…

— Знаете что? — сказал Трофимов. — Вам бы это все не мне по телефону говорить, а на суде. Тем более, что уже есть решение вызвать вас в качестве свидетеля. Убежден, что ваша защита будет оценена правильно.

— Вы полагаете?

— Уверен.

— А как-нибудь без суда нельзя обойтись?

— Теперь уж поздно об этом говорить.

— Ах, этот мне Михайлов! Ну, что ж, Сергей Прохорович, воспользуюсь вашим советом, выступлю на суде.

— Да, да, в качестве свидетеля защиты.

— Просто в качестве Глушаева Григория Маркеловича — меня ведь как-никак знают.

— Не сомневаюсь.

— А как насчет вашей поддержки?

— Я на стороне Лукиных.

— Рад слышать! Значит, поохотимся?

— Поохотимся.

— Приветствую! До скорой встречи! — и Глушаев повесил трубку.

— Ну и ну! — вслух сказал Трофимов.

Снова зазвонил телефон.

— Да, — взял трубку Трофимов.

— Сергей Прохорович, вы ли это? — услышал он оживленный голос Марины.

— Да, здравствуйте, Марина Николаевна.

— Как вам не стыдно, Сергей Прохорович? Ведь уж ночь на дворе! Мама сердится. Сейчас же идите домой завтракать, обедать и ужинать — все вместе!

— Иду, иду! — смеясь сказал Трофимов, испытав вдруг неожиданную радость оттого, что Марина позвонила ему и что в этом еще почти чужом городе кто-то помнит и заботится о нем, хотя в звонке Марины — дочери квартирной хозяйки — не было в общем-то ничего необычного.

Он задумался. И вдруг стало слышно, как где-то в коридоре прокуратуры тихонько пел репродуктор. Знакомая мелодия напомнила Трофимову что-то давно забытое. И вот, оттого ли, что мысли прокурора были сейчас очень далеки от занимавших его за минуту до этого дел, или от внезапно услышанной им в ночной тишине знакомой мелодии все вокруг представилось ему в каком-то ином, неведомом свете.

С удивлением огляделся он по сторонам. Кабинет прокурора района — стол, кресло, несколько стульев, шкаф. Что может быть обыкновеннее и прозаичнее? Но сейчас все это приобрело неожиданно торжественный облик. Здесь призван был он — прокурор — оставаться наедине со своей совестью. Здесь, как и в суде, перед лицом избранных народом судьи и заседателей, должен был он всегда и неизменно быть достойным того огромного доверия, которым наделило его государство.

Внезапно в комнату ворвался ветер, переворошил бумаги на прокурорском столе, а самого прокурора мимоходом потрепал по волосам. Ветки молодой липы застучали о подоконник.

Трофимов вздрогнул и встал из-за стола.

Дом, в котором помещались народный суд и прокуратура, выходил своим фасадом на главную улицу города. Это была широкая, прямая улица, тянувшаяся через весь город — от бывшей кузнечной слободы, где и сейчас еще стояло несколько небольших артельных кузниц, до пристани и шоссе, соединявшего город с железнодорожной станцией.

В Ключевом не было, пожалуй, другой такой улицы, которая могла бы так наглядно и обстоятельно рассказать историю возникновения и роста старинного уральского городка.

У истоков ее, рядом с много раз горевшими кузнями, что еще во времена Емельяна Пугачева выковывали в своих полыхающих пламенем недрах молодецкое племя ключевских мастеровых, стояли странные высокие строения из трухлявых, помертвелых бревен. Сколько лет было этим огромным то ли башням, то ли амбарам — никто не знал. До революции в них варили соль. Варили так же, как и триста лет назад, когда купцы Строгановы, получив в дар от царя Ивана Грозного целое государство — край от Чердыни и вниз по Каме на девяносто верст, поставили здесь, у богатых солью источников, свои первые солеварни.