«Ну и ну, хорош! — рассмеялся своим мыслям Трофимов. — О чем это ты думаешь, товарищ прокурор?»

Статные, без единого изгиба стволы сосен возносились в прозрачно-голубой простор. Высоко над землей едва-едва покачивались их могучие ветви, а над ними зеленели молодые метелочки макушек. Солнце, только что поднявшееся над лесом, расцветило его золотыми полосами. Укрытая прошлогодней хвоей земля казалась подернутой искрящейся чешуей, а трава на просеках ослепительно зеленела.

Лес начал редеть. Все чаще стали попадаться кривые, чахлые деревья, потемнела трава на пригорках.

Шоссе в этом месте делало крутой поворот и выносилось, стремительное в своем широком течении, прямо к корпусам комбината. Он лежал в котловине, опоясанной со всех сторон хвойным лесом.

Трофимов и раньше догадывался о размерах комбината, но теперь, увидев его вблизи, был поражен его огромностью, красотой зданий, высотой копров, ажурной легкостью подвесной дороги. Производственные корпуса, надшахтные постройки, газгольдеры, трубы — все сверкало торжественной белизной. Многочисленные дымки, тянувшиеся из труб электростанции, казались прозрачными и бесследно растворялись в воздухе.

— Вот какую махину построили! — с гордостью сказал Находин. — А что тут под землей творится! Целый подземный город с площадями, с улицами, а по ним в два ряда мчатся электрические поезда. Вы никогда не бывали в шахтах?

— В угольных бывал.

— Ну, калийную шахту с угольной и сравнивать нельзя. У нас тут, как в метро, высоченные своды, чистота, свет.

— Есть такие шахты и в Донбассе.

— Наверно, все же не такие, — недоверчиво мотнул головой Находин. — Наши шахты оснащены по последнему слову техники. У нас шахтер обушка и в глаза не видел.

— А «у нас»? — улыбнулся Трофимов. — Вы уж, Борис Алексеевич, меня не к иностранцам ли причислили?

— Виноват, так получилось, — смутился Находин. — Но ведь существует же такое деление — на «у нас» и «у вас» — даже в пределах нашей страны?

— Безусловно, — рассмеялся Трофимов. — Например, у нас на Урале — замечательные калийные шахты, а у вас в Донбассе — угольные. Или еще так: если у вас в Донбассе есть плохие шахты, — значит, это у нас — плохие шахты.

— Выходит, нет такого деления? — спросил Находин.

— Есть, отчего же не быть! Вот вы мне по дороге все говорили — «у нас в городе» да «у них на комбинате». А как из лесу выехали, стали говорить — «у нас на комбинате». Попробуй разберись, где вы «у нас», а где «у вас». — Трофимов озорно подмигнул Находину, и они оба рассмеялись.

— Вы, я вижу, что угодно на свой лад перетолкуете, — сказал Находин.

— А тут и толковать нечего, — обернулся до сих пор молчавший шофер, пожилой и тихий на вид человек. Выцветшая его гимнастерка до сих пор хранила следы погон и дырочки от орденов. Голубые, с хитрецой, прищуренные глаза светились умом. — «У нас» означает в СССР, — пояснил он Находину.

Машина остановилась у главных ворот комбината.

— С чего начнем? — спросил Находин.

— С завкома — разберем жалобы рабочих.

Широкая асфальтированная дорога, по краям которой были посажены цветы, терялась между зданиями.

Трофимова, впервые попавшего на ключевский комбинат, удивила царившая кругом тишина. Лишь чуть-чуть где-то позвякивали стекла, да тонко пел над головой трос подвесной дороги, и время от времени мягко ухали в глубине копров клети. Комбинат дышал мерно, приглушенно, уверенно. В окнах производственных цехов и лабораторий мелькали люди в белых халатах. Даже издали, мимоходом, Трофимов заметил, что работают здесь спокойно, без суеты — каждый занят своим делом.

Асфальтированный проспект, по которому шли теперь Трофимов и Находин, часто пересекался железнодорожными путями. В одном месте пришлось остановиться и подождать, пока пройдет длинный состав, груженный сверкающими в изломах глыбами красного сильвинита. В другом месте дорогу пересекла автотележка, которой лихо, как резвым конем, управляла девушка в комбинезоне и в сдвинутой на затылок косынке.

— Вот это порядок! Вот это работа! — восхищенно приговаривал Находин, и его обычно насмешливое лицо светилось открытой радостью.

Действительно, при взгляде на эти машины, сложнейшие сплетения труб, огромные здания и башни, при мысли о том, что где-то глубоко под трехсотметровой толщей земли тянутся на много километров штреки, камеры, проходы, при мысли о том, что вся эта громада, объединенная разумом и усилиями советских людей, дает колхозным полям миллионы тонн ценнейших удобрений, — при мысли об этом чувство гордости за свою могучую родину охватило Трофимова.

«А верный ли путь избрал я для себя в жизни? — тревожно подумалось ему. — Разве не лучше было бы стоять сейчас у какой-нибудь машины, работать в шахте или на заводе? Что произвожу я — прокурор? Какие полезные вещи выходят из моих рук? Вырастил ли я хоть одно деревцо за всю мою жизнь? Чем полезен я людям?»

Но эти мысли промелькнули и исчезли. Нет, он твердо знал, что идет по верному пути, что дело, избранное им, нужно и полезно людям. Вот и сейчас в его портфеле лежат письма рабочих, которые нуждаются в его помощи, ждут его совета. Его работа необходима и для того, чтобы все так же мерно дышал этот комбинат, и для того, чтобы еще богаче был в этом году урожай на колхозных полях. Он, скромный районный прокурор, стоит на страже интересов государства, на страже интересов честных советских людей.

Председатель завкома встретил Трофимова и Находина в дверях своего кабинета.

— Что-нибудь случилось? — тревожно спросил он у них. — Входите, входите, товарищи.

— Знакомьтесь, товарищ Оськин, — сказал Находин. — Сергей Прохорович Трофимов, прокурор района.

Оськин, грузный человек, с шахтерской перевалочной в походке, посмотрел на Трофимова внимательным, изучающим взглядом.

— Ничего страшного не случилось, товарищ Оськин, — сказал Трофимов. — Мы к вам пока только с жалобами.

— С жалобами? На кого же?

— На вас.

— Ну-у? — с интересом протянул Оськин.

— Рабочие жалуются, что комбинат отводит под строительство новых домов скверные участки и не помогает с ремонтом квартир. Вот! — и Трофимов выложил на стол пачку писем.

— Плохие участки? Не помогаем с ремонтом? — переспросил Оськин, и Трофимову показалось, что в голосе его зазвучала радость. — Так это же сущая правда! Вы мне эти письма не показывайте — я их наизусть знаю!

— Так почему же не принимаете мер? — спросил Трофимов.

— А кто вам сказал, что не принимаем? — выпрямился перед Трофимовым Оськин. — Вот прокуроры к нам пожаловали — это разве не меры? Вы, что же, думаете, что наши рабочие не зашли в свой завком, когда писали эти письма? Так на кой черт им нас тогда было выбирать? Зашли! А собрание с критикой, что хоть святых выноси? А Рощин почему к нам чуть не каждый день ездит? Вот какие меры! — Оськин присел на краешек стола и сказал вдруг с неожиданной, едва сдерживаемой яростью: — Мы тут, товарищ прокурор, войну начинаем!

— С кем?

— А вот сейчас разберемся. Смотрите сюда. — Оськин наклонился над разостланным на столе большим листом бумаги. — Это план нашего поселка. — Он провел ладонью по листу. — Здесь все застроено. Здесь строить нельзя — слишком близко от комбината. Здесь строить нельзя — защитная полоса, а тут, — и Оськин с силой ткнул пальцем в заштрихованный квадрат, — строить можно, да не следует: низина, сыро! Ясно? — глянул он на Трофимова и Находина. — А комбинат растет. Сначала ведь только калийные шахты были, а теперь чего только нет!

Трофимов склонился над планом:

— Где же вы собираетесь строить новые дома для рабочих?

— Да где придется! К самому болоту подбираемся, а все строим! Ведь в двух километрах болото начинается…

— Кому же нужно такое строительство? — с возмущением спросил Трофимов.

— Дирекция предполагает болото осушить. За этим Швецов сейчас в Москву и улетел, но…

— Разве эти болота так скоро осушишь? — с сомнением произнес Находин.