Бражников, украдкой поглядывая на своего примолкшего начальника, тоже смотрел и на караван плотов и на село, но мысли, которые занимали его сейчас, были далеки от мыслей Трофимова.

— Сергей Прохорович, — нарушая молчание, сказал он. — Между прочим, замечу, что село Искра славится на весь Урал своими красавицами. А как тут девчата пляшут! А поют как!.. Вот приедем, я вас с Дашей Осокиной познакомлю. Даша — она такая!..

Бражников глянул на Трофимова, осекся и густо покраснел.

— Что, влюблен? — обнимая смутившегося паренька за плечи, спросил Трофимов, которому очень хотелось, чтобы тот не пожалел о внезапно вырвавшемся у него признании. — Ну, а она, наверное, тоже любит тебя?

— Не знаю, любит ли, но уважает, — оправляясь от смущения, солидным баском отозвался Бражников.

— Уважает? — будто бы всерьез удивился Трофимов.

— Конечно! Я, как следователем стал, сразу уважение людей к себе почувствовал. То все был Петя да Петя, а теперь — товарищ младший юрист… Ну, и опять же форма…

— Эх ты, Петя, Петя, младший юрист, — с укоризной поглядел на Бражникова Трофимов. — Да разве нас за звание или за форму народ уважает?

— Я не то совсем хотел сказать! — краснея еще сильнее, воскликнул Бражников.

— Знаю, что не то, — пришел ему на помощь Трофимов. — Иной раз думаешь хорошо, а объяснить не умеешь. Так?

— Так! — благодарно взглянул на него Бражников.

— И ты, наверно, когда об уважении к себе говорил, не о форме да не о звездочках на погонах думал, а… — Трофимов оборвал фразу и строго спросил: — О чем же, Петя, ты думал?

— Я?.. Я думал о нашей работе, Сергей Прохорович.

— Верно, в работе-то все и дело. Вспомни, Петя, что говорил товарищ Сталин о работниках РКИ… Эти слова целиком относятся и к нам.

— Я помню их наизусть, товарищ Трофимов. — Юное лицо Бражникова посуровело, и звонким от волнения голосом он произнес глубоко запавшие ему в память мудрые слова: — Работники РКИ «должны быть чисты, безукоризненны и беспощадны в своей правде. Это абсолютно необходимо для того, чтобы они могли иметь не только формальное, но и моральное право ревизовать других, учить других».

Сейчас, на берегу Вишеры, слова эти, давно уже ставшие для Трофимова программой всей жизни, вернули его мысли к тому, о чем он думал до своего разговора с Бражниковым.

Огромная страна вновь представилась его взору, и не было в этой стране малых дел, как и не было маленьких людей, ибо все, что вершилось в ней, вершилось во имя коммунизма.

Лесорубы, что валили на Урале деревья для сталинских строек, штурвальный на катере, торопивший караван плотов к далекому Сталинграду, Петя Бражников, едва лишь вступивший на самостоятельный жизненный путь, и он, скромный районный прокурор, призванный оберегать права советских людей, — все они были солдатами одной великой армии, армии строителей коммунистического общества.

А с парома уже слышался протяжный голос:

— Эй, на берегу, быстре-е-я! Отхо-о-дим!

— «Быстре-е-е! — повторил про себя Трофимов. — Отхо-о-дим!» И в настойчивом окрике паромщика почудилось ему нетерпение, которое испытывал и он сам, словно отправлялись они в дальнее плавание.

Громов встретил Трофимова и Бражникова с радушием хозяина, у которого припасено для дорогих гостей нечто такое, что должно удивить их и обрадовать.

От его обычной неторопливости не осталось и следа. Он и по селу-то шел не как приезжий человек, а с этаким хозяйским оглядом, то и дело отвечая на приветствия проходивших мимо колхозников.

— Вы тут, Василий Васильевич, видно, со всем селом перезнакомились, — смеясь сказал Бражников.

— Знаком со многими, — самодовольно улыбнулся Громов. — Это — у меня первое дело: приехал на работу — знакомься с народом. Сам недодумал — народ подскажет. Так-то вот, товарищ младший юрист.

— Что-то уж больно долго подсказывают, — насмешливо сказал Бражников.

— А ты не спеши, не спеши. Вот я в прошлый раз поспешил и людей насмешил. Учись на моем опыте. Ну, скажем, знаешь ли ты науку, именуемую бухгалтерским учетом в колхозе?

— Нет, не знаю.

— А я вот начинаю ее постигать. Или, например, что ты можешь оказать о парниковом хозяйстве?

— Ничего.

— А я кое-что могу. Милости прошу, товарищи! — Громов остановился возле дома, на котором красовалась большая вывеска «Гостиница „Искра“». — Здесь вы сможете отдохнуть. Чистота и порядок образцовые.

— А где вы работаете? — спросил Трофимов.

— Работаю в правлении колхоза. Там мне Осокина специальную комнату отвела.

— Вот туда мы и пойдем.

— А отдохнуть с дороги?

— Мы не устали, Василий Васильевич. Пойдемте, мне не терпится узнать, как далеко вы продвинулись в изучении колхозной бухгалтерии.

— Не одобряете?

— Наоборот, очень одобряю. Оттого и отдыхать отказываюсь, что одобряю, — рассмеялся Трофимов. — Да ведь и вам, Василий Васильевич, не терпится поделиться с нами своими открытиями. Зачем же откладывать?

— Угадали, не терпится! — признался Громов. — Хотел было для пущего эффекта оттянуть с докладом, да вас не проведешь. Пойдемте.

Первый, кого увидел Трофимов, войдя в правление, был парторг колхоза Антонов.

— Выполняю наш наказ, — здороваясь с ним, сказал Трофимов. — Вот уже вторую неделю езжу по району и знакомлюсь с народом.

— Да и мы с вами понемногу знакомимся, — добродушно отозвался Антонов. — А, видно, задел я вас тогда за живое — до сих пор помните!

— Помню, помню и не собираюсь забывать…

— Ну, пойдемте, злопамятный вы человек, к нашему председателю.

Антонов осторожно постучался в дверь председательского кабинета и, пропуская вперед Трофимова и следователей, торжественно объявил:

— Сам прокурор района, Анна Петровна, прибыл!

Из-за стола навстречу Трофимову поднялась невысокая, по-девичьи хрупкая женщина с гладко зачесанными и собранными на затылке в узел седеющими волосами. На лацкане ее жакета рдел маленький, будто застывший на стремительном ветру флажок депутата Верховного Совета страны.

— Вот какой гость к нам пожаловал! — весело сказала Осокина. — Сам районный прокурор! И строгий! Сразу видно, что прокурор.

Осокина улыбнулась. Улыбка у нее была чудесная. Немолодое лицо ее вдруг помолодело и похорошело.

— А у меня к вам просьба, товарищ Трофимов, — сказала она.

— Какая?

— Отдайте мне вашего Громова. Что он за следователь, судить не могу, а бухгалтер колхозный из него бы вышел стоящий.

Все рассмеялись.

— Сейчас мы и решим, какой он следователь и какой бухгалтер, — сказал Трофимов. — Прошу, товарищи, — он посмотрел на Осокину и Антонова, — принять участие в нашем разговоре. Докладывайте, товарищ Громов.

— Готов. — Громов подождал, пока все уселись. — Товарищ младший советник юстиции, — начал он и, не спеша раскрыв свою папку, достал из нее какую-то бумагу. — Вот обыкновенная выписка из бухгалтерской книги бывшего колхоза «Огородный» о продаже двух тонн ранних овощей. Тут у меня копия наряда, счет, — словом, все, как полагается. — Громов снова порылся в своей папке. — А вот акт о порче двух тонн ранних овощей в искровском сельпо. — Громов чуть помолчал, обвел всех присутствующих вопросительным взглядом и спросил: — Какой отсюда напрашивается вывод?

— Вывод ясный, — сказала Осокина. — Колхоз по договору отпустил нашему сельпо две тонны ранних овощей, а там замешкались, не обеспечили хранением, — вот овощи и испортились.

— Верно, — согласился Громов. — Такой именно вывод и напрашивается, но…

— Плох тот следователь, который торопится с выводами, — сказал Антонов.

— И это верно, — согласился Громов. — А еще хуже тот бухгалтер, который забывает про числа месяца, что проставлены у него на бумажках. — Громов подошел к Трофимову и положил перед ним на стол свои документы. — Ведь что, товарищ Трофимов, любопытно: наряд об отпуске колхозом двух тонн ранних овощей помечен двадцатым апрелем, а акт магазина о порче — двадцать третьим апреля. Скажите, Анна Петровна, могут ли овощи, пусть даже парниковые, испортиться за три дня, да так, чтобы их надо было списывать по акту?