«Если она только сможет прийти, то придет — пусть хотя бы для того, чтобы повесить меня», — подумал Алюций.

С самого начала войны он усиленно избегал ее. Уж очень у нее проницательный взгляд. Они лишь случайно сталкивались по дворцовым делам. Пару раз Лирна высылала приглашения пополдничать с ней, но Алюций уклонялся, боясь ее догадливости и пытливости. Ведь он знал о том, что она сделала.

Все началось в тот день, когда поэт вернулся из Марбеллиса и Лирна пришла в порт приветствовать остатки некогда великой армии отца. Как Лирна улыбалась! Так искренне, великодушно, ободряюще, и ни тени осуждения, упрека. Но поэт заметил фальшь, хотя предательское чувство проявилось лишь на мгновение, когда с корабля несли безногого гвардейца.

Лирну грызла совесть.

Позже все встало на свои места. Алюций понял все, когда выяснилось, что новый король благополучно вернулся в Королевство, а Ваэлин остался в Альпиране. Поэт был во дворце, когда ошалелый, отощавший Мальций водрузил себе на голову корону, собравшаяся знать поклонилась, а на лице принцессы промелькнуло то самое выражение вины и стыда.

Это она, Лирна.

Алюций всегда поражался, как быстро его отыскали мельденейцы. Выпивка, женщины и случайные приступы поэзии были его главным занятием целых два года после коронации. Вино развязывало язык, поэт ронял слова, которые кто-то мог бы счесть изменническими. Однажды в любимой пивной к поэту подсел мельденеец. Здесь ветеранам подносили первый стакан бесплатно. Расход небольшой, ветеранов вернулась жалкая горстка. Мельденеец был одет обычным для его сородичей образом, в моряцкую робу, поначалу говорил простецки, грубо. Он проставил Алюцию вино, а когда узнал о поэтических упражнениях, признался, что изящная словесность для него — штука мудреная и незнакомая, и задал много вопросов о войне. Он пришел и следующим вечером, купил меньше вина, но задал больше вопросов. Явился он и на третий вечер. Речь его становилась все глаже, вопросы — все дотошнее, в особенности в том, что касалось короля и его сестры.

— Они предатели! — выпалил Алюций.

Мельденеец скривился, замахал руками — мол, тише ты. Но Алюций пьянствовал, и ему было наплевать.

— Вся семейка — предатели и обманщики. Янус послал моего брата умирать в Мартише и заставил моего отца ни за что убить тысячи людей. Но моего друга альпиранцам оставил не он. Это она, она самая.

— Мы знаем, — подтвердил мельденеец и медленно кивнул. — Но мы хотим знать больше.

Алюцию предложили деньги, он отказался и загордился таким своим здравомыслием на пьяную голову.

— Просто скажите мне, чего вы хотите.

Он быстро обнаружил, что работа шпиона — невероятно легкая. Люди не видят того, что не укладывается у них в голове. Алюций согласился почитать стихи сборищу купеческих жен, ненасытных сплетниц, полных слухов про новые торговые пути, которые их мужья были вынуждены освоить. Кумушки видели только симпатичного молодого поэта, трагического героя трагической войны, и охотно поделились знанием про возможности выгодных инвестиций. Алюций объяснил, что это для его отца. Ему же нужно чем-то заняться. Военному тяжело перенести мирное время.

Алюций захаживал в таверны, где собирались ветераны королевской гвардии. Поэта радостно встречали воины, бывшие в Линеше с Ваэлином, все сплошь циники и завзятые болтуны после нескольких кружек эля. Поэт дал понять, что открыт для заказов, сочинял любовные поэмы для пораженных страстью молодых аристократов, панегирики для почивших в бозе нуворишей и получил доступ к знати и богатейшим патрициям Королевства. Мельденеец был счастлив, обеспечил Алюция голубями и дал отравленный кинжал на тот случай, если шпионство раскроют.

— Я не убийца, — с отвращением глядя на оружие, заявил Алюций.

— Это для вас, — с ухмылкой пояснил шпион и вышел из пивной.

Поэт больше никогда не видел его. А на следующей неделе король призвал Алюция и приказал шпионить за Алорнис. Вот тогда энтузиазм к новому занятию начал увядать. Когда Алюций был рядом с Алорнис, гнев угасал и ненависть к предавшим уже не жгла так сильно, как раньше. Поэт принялся собирать лишь мелкие торговые сплетни, но не торопился отправлять известие о своей отставке. Мельденейцы наверняка выдадут кинжал в спину в качестве пенсиона. А потом пришли воларцы, и сомнения пропали.

Алюций стоял рядом с Двадцать Седьмым в десяти ярдах за спиной отца, а тот отошел от Дарнела и его свиты рыцарей-прилипал.

— Внушительный зверь, — подойдя к отцу, заметил поэт.

Лакриль Аль-Гестиан кивнул. За широкой кормой большого корабля следовала пара меньших.

— Надо думать, это корабль того же типа, что и «Штормовой», — сказал отец. — Увы, я забыл название второго. Мирвек считает, что приход такого большого корабля — знак доверия Совета. Прибыло больше подкреплений, чем ожидалось.

Алюций помнил, как «Штормовой», будто мрачное чудовище, долго торчал в гавани, пока генерал Токрев наконец не отплыл к Алльтору, чтобы там и сгинуть. Но как же похожи корабли! Когда плавучее чудище приблизилось, Алюция поразило его сходство со «Штормовым». Хотя воларцы обожают одинаковость.

— Ваши приготовления уже закончены? — спросил поэт. — Все готово, чтобы обескровить армию Ваэлииа?

— Какое там! — проворчал отец. — Если вольные мечники не грабят, то отчаянно ленивы, а варитаи бесполезны как рабочая сила. Дай им лопату, они попросту будут тупо глазеть на нее. Однако, кажется, в скором будущем у нас появится много рабочих рук.

— А если бы у вас было столько возможностей, вы бы смогли удержать Марбеллис?

Лакриль озадаченно посмотрел на сына. Оба пришли к молчаливому соглашению о том, что не будут вспоминать произошедшее в Марбеллисе. Воспоминания были неприятны. Но выражение лица Алюция, его готовность что-то сделать, наверное, родили у отца подозрения. Он наклонился к сыну и тихо сказал:

— Нет, я бы не удержал его. А тебе не нужно здесь быть. Ты еще не добыл ни единого полезного слова у аспектов. Я не смогу защищать тебя вечно.

Алюций посмотрел на присвоенный дом, отыскал взглядом балкон, на котором завтракал и наблюдал приходящие корабли. Как и договаривались, она уже стояла на балюстраде и глядела на Дарнела. Вернее, на коня Дарнела.

— Все в порядке, — утешил отца Алюций. — Вам не придется.

Конь Дарнела громко фыркнул, дернулся, затряс головой.

— Тише, тише. — Лорд фьефа погладил животное по шее.

Ага, наш лорд сегодня без доспехов — только портновский шедевр из шелка да длинный плащ. Поэт вытянул из-за пояса кинжал, спрятал под плащом, не спуская глаз с коня. Тот фыркнул снова, громко заржал, вдруг в его глазах вспыхнул безумный ужас — и конь встал на дыбы. Дарнел не успел схватиться за поводья и вылетел из седла. Освободившись от всадника, огромный конь развернулся и ударил ближайшего рыцаря. Копыта звучно лязгнули о стальную кирасу, рыцарь полетел наземь. Животное крутилось на передних ногах, задними разгоняя ошарашенных людей, перепуганный Дарнел отползал. Конь прекратил лупить рыцарей, повернулся к Двадцать Седьмому, дико уставился на него, издал тонкий яростный визг и атаковал. Элитный раб, как обычно, не моргнул и глазом, нырнул вбок, чтобы уклониться, но не успел на долю секунды, и конь ударил его в плечо и отправил кувыркаться по земле. Раб полетел, будто кукла, и застыл, оглушенный.

Алюций выдернул кинжал из ножен и кинулся к Дарнелу. Тот пытался встать на ноги и не думал о защите.

«Используй самый короткий удар, — наставлял его Ваэлин много лет назад, когда поэт еще воображал себя героем. — Быстрейший клинок ранит первым».

Должно быть, сработал отточенный годами инстинкт: Дарнел развернулся в момент, когда Алюций ударил. Лезвие пропороло плащ, запуталось в складках. Лорд рыкнул, махнул кулаком, метя в лицо. Поэт нырнул под руку, вырвал кинжал из плаща, ткнул. Достаточно малейшего пореза. Но лорд уклонился, отступил, меч в мгновение ока вылетел из ножен. Страшная боль обожгла грудь. Алюций упал на колени. Дарнел занес меч над головой. Его лицо перекосилось от хищной радости, предвкушения убийства. Он захохотал.