— Ну что вы, миледи, как мужчина может думать о ком-то другом, лежа в ваших объятиях?

Она вздрогнула от холодной желчи в его голосе. Алюций ощутил легкий укол совести и подумал, что всегда ранил сердца девушек, как мотыльки на пламя слетавшихся к симпатичному поэту с грустной улыбкой и сладкими объятиями — и к неизбежным слезам при расставании. Алорнис была единственной женщиной, которую он не разочаровал. Но поэт даже не поцеловал ее ни разу.

— Если ты хочешь что-нибудь выведать у меня, проще и быстрее спросить, — посоветовал он.

Она встала и швырнула ему рубашку.

— Отлично. Я спрошу, когда вернутся сестра и брат. И ты расскажешь все до последнего, если хочешь, чтобы мы помогли твоей эскападе.

Когда те вернулись, все уселись за скудную трапезу из сушеного мяса и хлеба, запивали водой — отец Алюция посчитал излишним снабжать затворников вином. Если Инела и Релкин и ощутили напряженность между Кресией и поэтом, то не подали виду. Хотя, как показалось Алюцию, Инела весело глянула на сестру.

— Отчего ты так уверен, что королевская армия нападет в зимнее солнцестояние? — спросил Релкин.

— Ни от чего. Если не считать моего совета напасть как раз тогда.

— И как ты подал совет? — осведомилась Кресия.

— Голубем. Между прочим, моим последним. Так что не просите послать еще.

— И как же поэт сделался голубятником?

— А так, что он — шпион на службе мельденейских морских владык, — сообщил Алюций, отхлебнул воды и вздохнул.

Ах, какое он в последний раз пил вино! Из отцовских подвалов, одно из старейших, само собой, кумбраэльское — глубокий, богатый вкус южных виноградников. Но и бутылки этого чудесного вина не хватило, чтобы принести сон, успокоить душу, опечаленную отъездом Алорнис в Северные пределы. Потому Алюций прихватил бутылку бренди с кухни, свалился в кровать и проснулся, только когда город заняла воларская армия.

— Значит, ты — предатель Королевства, — заключила Кресия, прервав его благостные воспоминания.

Ее рука потянулась к кошелю на поясе, а брат Релкин повернулся к Двадцать Седьмому, несомненно, готовясь применить свой Дар.

— Похоже на то, — согласился Алюций, посмотрел на свою чашку с водой, скривился и отодвинул ее.

Повисло напряженное молчание.

— Почему? — не сводя с него взгляда, наконец спросила Кресия.

— Это не ваше дело. Важно то, что у нас общий интерес: вернуть этот город Королевству и не допустить большого кровопролития. И сейчас я в наилучшем положении для того, чтобы добиться желаемого.

— Шпион не заслуживает доверия.

— Доверие? И вы еще говорите про доверие? Вы, прожившие жизнь во лжи? — Алюций рассмеялся. — И что вы творили для ордена во имя Веры? Сколько крови пролили из теней за много лет?

Крыса Инелы побежала по столу, понюхала руку поэта, оскалилась и громко пискнула.

— Он чует ложь? — спросила Кресия.

Толстушка Инела покачала головой:

— Нет, только презрение к нам.

Лицо Кресии перекосилось от ярости, но сестра справилась с гневом и убрала руку от кошеля. Крыса пискнула напоследок и побежала к хозяйке, а брат Релкин отвернулся от Двадцать Седьмого.

— Как ты это сделаешь? — спросила Кресия.

— Воларские подкрепления должны прибыть в канун зимней ярмарки. Их встретят в гавани командор Мирвек, лорд Дарнел и мой отец. И я. Меня оттуда не станут прогонять. Меня и не заметят. Мне понадобятся умения вашей сестры для того, чтобы устроить диверсию и отвлечь внимание.

— От чего отвлечь внимание?

— Судьба этого города в руках моего отца. Без его мудрости Дарнел и его союзники обречены.

— Трудно сыну убить отца, — заметил Релкин.

— Если вы сомневаетесь во мне, убейте меня сейчас и слоняйтесь тут до тех пор, пока не явится королева Лирна, — сказал Алюций, увидел ненависть в холодном взгляде Релкина и подумал, что наплевать. — Мне нужно, чтобы вы и сестра Кресия освободили аспектов.

— Вломиться в Блэкхолд непросто…

— Но вам вполне по силам, при ваших-то способностях. А я почти не сомневаюсь, что охране дан приказ убить аспектов, если город падет. Лучше рискнуть, чем просто смириться с гибелью.

Сестры и брат переглянулись, кивнули, Кресия — неохотнее всех.

— Мы сделаем, что вы просите, — пообещала она. — Но потом, поэт, вы ответите за все.

— Конечно. Я уже представляю, — сказал он, повернулся и затопал назад по туннелю.

За Алюцием привычно заспешил Двадцать Седьмой.

— Должен признаться, найденное вино показалось мне очень горьким, — садясь на скамью рядом с аспектом, сказал Алюций.

— Но вы нашли его?

— Да. Но лишь три бутылки.

Элера нахмурилась и, не скрывая разочарования, сказала:

— Жаль.

— Подобное всюду сопровождает меня, аспект. Однако у меня есть новости. Похоже, у нас появилась королева.

— Лирна жива?

— Цела и невредима, в здравом уме и твердой памяти. Она и ведет нам на помощь армию под командованием самого лорда Аль-Сорны. Эта армия уже сокрушила генерала Токрева под Алльтором.

Аспект Элера выпрямилась, закрыла глаза, расправила плечи и несколько раз размеренно вдохнула. Поэт видел это упражнение раньше, когда обычная маска спокойствия соскальзывала и на глаза Элере наворачивались слезы. Пара секунд, и аспект открыла глаза и улыбнулась. Поэт знал, что будет скучать по ее доброй, искренней улыбке.

— Алюций, это чудесная новость! Спасибо за нее. И когда нам ожидать прибытия королевы?

Алюций скосил глаза в сторону воларского мечника. Пусть тот казался совершенным идиотом, не способным связать больше дюжины слов на языке Королевства, но краткая шпионская карьера Алюция уже успела научить его, насколько обманчивой бывает внешность.

— Аспект, подобные знания лежат за пределами моей осведомленности. — Алюций сложил руки, выпрямил три пальца.

— Я полагаю, что вам не следует хранить вино, — сухо сказала Элера. — Нынче неспокойные времена, а вино ведь предполагает, э-э… бегство. От забот.

— Аспект, вы так беспокоитесь о моем благополучии. Но если кто и напился уже вволю, так это я.

Охранник нетерпеливо забренчал ключами, и Алюций встал.

— Думаю, я смогу поделиться с вами двумя бутылками, — заметил он. — Ваше удобство очень важно для меня.

Ее улыбка потускнела, а во взгляде появилась жесткость.

— Алюций, вино не следует тратить попусту.

— Оно и не будет потрачено так, — пообещал он и опустился на колено.

В глазах Элеры заблестели слезы. Она не протянула руку для поцелуя, как обычно, но наклонилась, коснулась губами лба, затем прошептала: «Умоляю вас, идите».

Он взял ее за руки, поцеловал ладони, затем встал и вышел из камеры. Воларец закрыл дверь, и поэт в очередной раз внимательно посмотрел на него. Как всегда, идеальная картина грубого агрессивного болвана. Но тем не менее Алюций мысленно похвалил себя за то, что велел Кресии немедленно убить охранника, как только она его увидит.

С самого падения города Алюций не заходил в когда-то внушительный особняк в тени большого дуба. Теперь особняк наполовину развалился, крыша едва держалась, вместо окон зияли дыры. А ведь Алорнис так старалась содержать их в чистоте и целости. По счастливой случайности дом не сожгли при разграблении города — наверное, из-за размеров и пустоты внутри. Для тех, кто не умел искать тайники, дом выглядел заброшенным и лишенным ценной добычи.

Дверь перекосилась и висела на петлях, в зале за ней виднелись только голые доски пола и стены, роняющие чешуйки краски. Алюций вспомнил свой первый визит сюда, стук в дверь и невыносимо долгое ожидание.

— Миледи, я — Алюций Аль-Гестиан, — низко поклонившись, представился он тогда. — Я бывший товарищ вашего благородного брата.

— Я знаю, кто вы, — открыв дверь ровно настолько, чтобы можно было оглядеть его сверху донизу, ответила она. — Чего вы хотите?

После нескольких визитов она все же впустила поэта, но лишь потому, что на улице шел дождь. Она посадила Алюция на табурет в кухне и строго предупредила, чтобы он не накапал на рисунки. Алюций был так настойчив, потому что изображал послушного подданного, блюдущего королевский указ, но вернуться следующим вечером его заставили рисунки. Алюций терпел и безразличие, и колкости, потому что раньше не видел ничего подобного: такого ясного, экономного в средствах, неотразимого — как и сама создательница рисунков.