Собственно, почему я о соседях вспомнил? Да потому, любезный мой читатель, что по эротической части наш подъезд был почти что безнадёжен. Ни одной сверстницы, но только взрослые тётки и возрастные девицы. Правда, живя на пятом этаже, можно было на вполне законных основаниях заглядывать случайным попутчицам, опередившим тебя на лестничный пролёт, под юбки, но я особенно этим не увлекался: просто глазеть на женские прелести, не имея никаких перспектив на более тесное с ними знакомство, казалось мне тогда мало интересным и бесперспективным даже для занятий онанизмом, поскольку занимаясь оным, я всегда больше полагался на силу своего воображения, нежели на зрительную память. Много позже это равнодушие к вуайеристическим радостям отлилось мне нестерпимой скукой в стриптиз-барах, коими украсилась Россия сразу после того как перестала существовать в виде Советской Империи…

Пожалуй, о первом подъезде не стоило бы и упоминать, если бы не одна особа, достойная отдельного абзаца. Речь идёт о старшей сестре моего одноклассника Игоря. Два года разницы в том нашем возрасте казались непреодолимой пропастью. Я ещё ходил в детский сад, а Поля уже училась во втором классе. Ничем особенным она не выделялась: русые волосы, голубые глазки, стройные ножки… Ничем, кроме ушей. Ушки были у неё нежно-розовые, оттопыренные, прозрачные, солнечные. Меня к ним влекло, как сластёну к эклерам. Причём влекло не смутно, не слепо, не спазматически, но вполне осознанно и по делу. Мне не просто хотелось потрогать их руками или обслюнявить ртом (до таких эротических изысков как поцелуйные нашёптывания в женские локаторы я ещё не дорос), нет, я мечтал схватить их мёртвой хваткой регбиста, поставить Полю на колени и, пользуясь всё теми же ушами как рычагами, уткнуть её милое личико себе в пах. Не странно ли для шестилетнего сорванца, ведать не ведавшего о минете? И не ошибаются ли те, кто полагают минет результатом половых изощрений, а не тем, что он есть на деле – естественным продолжением полового инстинкта иными средствами?..

Разумеется, представительницами дома, в котором я жил, девичий цветник моих сверстниц в нашем дворе не исчерпывался. Я долго и безуспешно напрягал свою память, но никого, кроме Пискли, она мне так и не воскресила. И пусть, если верить одному уже однажды процитированному мною классику, и забвенье и память равно изобретательны на выдумки, но я, приступая к этим мемуарам, заранее твёрдо для себя решил предавать виртуальной бумаге, изображённой на экране монитора, только факты. Преимущественно голенькие…

Итак, Пискля. Настоящего её имени я не помню. А прозвище своё она получила за умение пронзительно верещать по поводу и без. Правда, поводов у неё хватало. Ещё бы! Это была не девочка, а куколка с картинки: белокурая, ясноглазая, всегда в белом платьице, с пышным белым бантом на голове. Пройти равнодушно мимо, никак не выразив особого к ней отношения, было сверх сил человеческих. Во всяком случае, ни у кого из нашей братии не получалось. Кто, не удержавшись, за косичку дёрнет, кто жёванной бумажкой сквозь длинную стеклянную трубочку в лобик засветит, кто просто толкнёт. Лично я предпочитал ущипнуть за самое лакомое, по моим тогдашним (равно как и по сегодняшним) представлениям место, – за ляжечку. Ведь эта девочка, плюс ко всему прочему, ещё и была всегда аппетитно загорелой. Этакая нежная абрикосина, дразнящая тебя своей недоступностью – слишком высоко, притом за громадным забором, да ещё и в чужом саду… Кстати, почти после каждого её затяжного верещания, на балконе их квартиры оказывался кто-нибудь из её ближайших родственников – мама, бабушка, а по выходным и папа – и разражался дежурными угрозами в адрес «несносных мальчишек». Причём, если папа и мама издавали обычные, ничем не примечательные заполошные звуки, то вопли бабушки ясно давали понять, в кого удалась Пискля голосовыми связками. Мы так к этому привыкли, что в тех редких случаях, когда верещание Пискли не получало по неизвестным нам причинам балконной поддержки её домашних, испытывали настоящее разочарование. Это как если бы киносеанс прервался на въезде неуловимых мстителей на горящий мост и оставил бы нас в удручающем неведенье относительно дальнейшей судьбы юных героев, хотя все мы прекрасно знали, что они спаслись…

Благодаря Пискле я впервые стал свидетелем вспышки женской ревности и последовавшей за ней разборки. А случилось так, что вышеупомянутая Юлия как-то привела под нашу лестницу играть в «дом-дом», не кого-нибудь, а именно Писклю. Она и раньше, бывало, приводила кого-нибудь для компании, но, видимо, всё обходилось без эксцессов и в памяти моей никто из «приглашённых» не задержался. А вот Пискля со своими абрикосовыми ляжечками очень даже задержалась, можно сказать, навечно запечатлелась. Мы с Юлией немедленно определили её нашей дочкой и, по традиции, принялись купать в воображаемой ванночке. Причём Юлия тёрла спинку, а я сосредоточил свое внимание и свои усилия на том, что пониже спины. Минут через пять после начала гигиенической процедуры, Юлия вдруг утратила интерес к спине свой «дочки» и попыталась уверить меня в том, что дочка наша уже вся чистенькая и пора извлекать её из ванны. Я с ней не согласился. Юлия принялась настаивать. И тут вмешалась сама «дочка», принявшая мою сторону и показавшая «маме», где именно «папа» её ещё не помыл. Именно по этому, непомытому месту Пискля и схлопотала пинка от Юли в виде родительского назидания. Пискля, позабыв о всяком уважении к старшим, попыталась вернуть должок, вцепившись в волосы «маменьки», но в намерении своём не преуспела и вдобавок к пинку украсилась свежими, кровоточащими царапинами в области шеи. Тогда она открыла рот и издала столь пронзительный и протяжный вопль, что гулкое эхо подъезда замучилось его повторять. Вопль не остался незамеченным – послышались щёлканья замков открываемых дверей квартир, вопросительные возгласы и прочие, угрожающие звуки, так что нам пришлось срочно ретироваться и продолжить выяснение отношений в другом месте… Спустя несколько дней Юля попыталась отомстить мне, притащив под лестницу какого-то замухрышку из нижнего двора. Кажется, его звали Алик. Или Гарик. Не суть важно. Важно то, что на провокацию ответной ревностью я не поддался и встретил этого Алика-Гарика довольно приветливо: сходу определил, что его брюшной пресс явно нуждается в спортивном массаже. Моя ли вина, что пресс его оказался настолько слаб, что не выдержал даже лёгких постукиваниё рёбрами ладоней?..

За время получения обязательного среднего образования мне пришлось сменить четыре школы в четырех разных городах. Но отчетливо осели в памяти две из них: первая и последняя. О последней рассказ впереди, а о первой начну, пожалуй, не медля.

Итак, окончив с отличием детский сад, я был без конкурса принят в школу. Школа мне попалась та ещё – очень уж замечательная, гордившаяся своим доисторическим, то есть дореволюционным гимназическим прошлым. Дисциплина соответствовала нашим представлениям об ужасных временах царизма. С первого по третий класс мы отдыхали на переменах, разбившись на пары (мальчик – девочка), и чинно – затылок в затылок – прогуливаясь по коридору. На большой перемене тем же строем отправлялись в буфет подкрепиться. Тут, правда, наша стадная общность нарушалась, ибо денежное довольствие каждого зависело от щедрот его личных родителей, а не от предписаний насаждаемого среди нас эгалитаризма. Поэтому одни объедались пирожными за двадцать две копейки, другие – слоёными языками за десять, а третьи и вовсе стояли неприкаянно в сторонке, делая вид, что они сыты, а в буфет зашли просто так, из эстетических соображений – полюбоваться натюрмортами…

Надо ли говорить, что и в классе мы сидели за партами именно с теми, с кем столь чинно прохаживались, взявшись за руки, на переменах. Мы были приговорены к соседству с первого по третий класс лично Людмилой Федосеевной. Критерии, которыми она при этом руководствовалась, до сих пор остаются для меня непостижимой педагогической тайной. Я был приговорён к соседству с некоей Алёной на третьей парте в среднем ряду. О внешности Алёны ничего плохо сказать не могу. Разве что щечки могли бы быть слега поутончённее… Но внешние данные девочки – это, увы, ещё не всё. Портрет не полон без индивидуальных особенностей. У Алёны одна такая особенность была – она имела привычку, выводя в тетрадке буковки, так эротично вздыхать, что я неизменно косился на её левую, писаниной незанятую руку: здесь ли она, на парте, или потаённо копошится в промежной области вздыхательницы? Но увы, левая рука всегда и неизменно оказывалась там, где ей и положено было быть по статусу свободной руки прилежной ученицы… Я долго терпел, долго не решался подлезть собственной ручкой ей под школьное платьице, долго строил в уме альтернативные варианты ответа на провокацию (пусть даже и не намеренную). И в конце концов, поскольку сунуться ей под платье я так и не отважился, остановился на следующем варианте. Я тоже стал при переписывании с доски или написании под диктовку сексуально вздыхать и даже эротично, еле слышно постанывать. Соседка насторожилась: