Осмелюсь заявить, что я в своих мемуарах следую стезею величайшего гения мировой поэзии – с той лишь несущественной разницей, что, по гедонистической слабости своей, дорожу всяким проявлением Эроса – и любовию вакханки, и разогревшейся под самый конец перепиха страстью смиренницы, притворявшейся бревном. Ибо вакханка любит иначе, и ощущения иные, и оргазм другой, и, думаю, даже химический состав спермы весьма различается, в зависимости от того, каким образом протекал процесс доведения оной до кипяще-брызжущего состояния, причем отличается не только физически, но и, что называется, ментально…

Так что поверьте мне на слово, господа: уж кто-кто, но Александр Сергеевич знал толк в ядреном сексе. Недаром в 30-х гг. его века петербургским градоначальником было спущено по инстанциям негласное предписание: не допускать поэта в столичные бордели, «дабы девок не портил»!.. Ощутите разницу! Это вам не молодой Толстой на петербургском постое у Некрасова, со своим тривиальным кругом неформального общения, ограниченным традиционным набором сомнительных удовольствий: вино – карты – цыгане – девки. Это куда круче!.. Увы, Пушкин не дожил до окончательной кристаллизации темы секса в его писательском сознании…

Именно по причине вопиющего зияния в нашей классической литературе эротического элемента, как неизменного спутника каждого половозрелого члена общества, я и решился писать не тривиальные воспоминания о друзьях, коллегах, трудовых подвигах и прочей малоинтересной тягомотине, а эти правдивые мемуары о собственных эротических приключениях, достижениях и невзгодах. Ни слова лжи ради украшательства повествования, одна только голая правда!

Впрочем, есть нюанс: поскольку эромемуары – это не просто воспоминания, но чувственные воспоминания, то время от времени хронологическая последовательность будет поневоле нарушаться: мало ли куда вздумается свернуть моей памяти, подчиняясь влечению чресл. Проще говоря, ретардации и плеоназмы неизбежны. Крепись, читатель!

Родился я, как и следовало ожидать, inter faeces et urinam, или, выражаясь попроще, по-русски, по-нашенски, между «пэ» и «жэ», то бишь анусом и вагиной, саками и дерьмом, что, вероятно, и предопределило мой повышенный интерес с самых ранних лет до самых дряхлых пор к этим славным эротическим угодьям. Причём родился не в каком-нибудь из заповедных российских урочищ, вроде Подмосковья, Поволжья, Смоленщины или на худой конец Белгородщины, но в ужасной германской дыре, в промежутке между Берлином и Ростоком, в родильном отделении военного госпиталя Группы Советских Войск в Восточной Германии. Помнится, в окно барабанил весенний дождь, едва слышно щебетали справлявшие новоселье перелётные пташки, и запах кругом стоял довольно специфический.

У акушерки при взвешивании глаза из орбит чуть не выскочили. Я оказался изготовлен своими родителями явно не по типовому проекту: на каждый сантиметр моего более чем полуметрового роста пришлось по сто граммов веса! «Майн Гот!» – сказала эта добрая женщина и набожно перекрестилась, чем вызвала у меня бурю отрицательных эмоций. Увы, младенческого мата никто не понимает, она сочла, что я проголодался в трудоёмком процессе выползания из тьмы утробной на свет божий и передала меня матери на срочный откорм. Мать, истолковавшая это восклицание досады и ужаса в связи богатырским сложением очередного оккупанта земли Мекленбургской как возглас восхищения, разразилась радушным приветствием: «Ну, здравствуй, сынок, здравствуй, Вадим!», и горделиво сунула свою переполненную жирным молоком грудь в мою сквернословящую пасть. Ибо матушка моя, будучи особой романтической, ещё в раннем девичестве решила, что выйдет замуж за военного и родит ему сына по имени Вадим. Так оно и получилось: девица сказала, женщина сделала! Лично я против имени Вадим ничего не имею – имя, как имя, одно плохо – что именины приходятся аккурат на день рождения очерёдного побудчика вселенского лиха. Но вины моей маменьки в этом нет – в те времена святцы, равно как и требники, катехизисы и даже Библия считались полузапретными книгами и в свободной продаже отсутствовали. Впрочем, в свободной продаже тогда отсутствовало многое и многие, в том числе и Владимир Владимирович Набоков, также родившийся в день моих именин. Меня до сих пор мучает вопрос: почему его назвали Владимиром, а не Вадимом? И сколько бабла отстегнул его блистательный папа – Владимир Дмитриевич – крестившему его сына попу, чтобы тот закрыл глаза на святцы?..

Однако вернёмся ко мне новорождённому, протестующе вопияющему в пустыне всеобщего непонимания, поставленного перед нелёгким выбором: либо загнуться от голода, либо немедленно приобщиться оральной стадии возмужания моего бесценного либидо. Я выбрал последнее. Я заткнулся, всосался и подумал, что вряд ли найду общий язык с аборигенами. И какого, спрашивается, чёрта, ляда, бога этих моих родителей сюда занесло? Винить в этом следовало отца – Владимира Игнатовича Безанова – сына кадрового офицера Игната Кирсановича Безанова, ошибочно павшего смертью храбрых при штурме Кенигсберга: похоронку на него прислали, а дед взял и выжил. Потом долго доказывал, что он не мертвый верблюд, а живой осёл. Поэтому с детских лет этот город для меня не Калининград, а Дедовск, что, в общем-то, не противоречит его официальному названию – старого козла Калинина весь Союз с подачи Агитпропа любовно именовал «дедушкой»… Но вернёмся к отцу. Золотой медалист Суворовского училища, затем выпускник N-ского Общевойскового училища, которое закончил с красным дипломом. Там же, в N-ске встретил мою маму – Анну Ивановну Усову – само собой, на танцах в Доме Офицеров (а где же ещё?!) – женился, обрюхатил (а может, и наоборот – порядок не важен, важен итог) и по личной просьбе был направлен в Группу Советских Войск в Восточной Германии.

Надо сказать, что поступил он на военную службу не в самое удачное время – в начале 50-х, когда в Советской Армии офицеров было чуть ли не больше, чем рядовых солдат. Последствия Второй Мировой и чётко замаячившей в ближайшем будущем Третьей. Полковники командовали полками, подполковники – батальонами, майоры – ротами, капитаны – взводами, старлеи и литёхи – ходили в замкомвзводах. Чем тогда командовали сержанты и ефрейторы – ума не приложу, а спросить у отца не решаюсь. Нет у меня ни времени, ни душевных сил в сотый раз выслушивать, каким он был молодцом, как с начальством по делу не ладил, как подчинённых строго по уставу гонял, да как его подразделения при любой проверке оказывались лучшими во всём батальоне, полку, дивизии, корпусе, армии, военном округе, Вооружённых Силах СССР. Пусть мемуары армейские пишет – чай грамотный, одних только заочных университетов марксизма-ленинизма штук пять за время службы с отличием кончил…