«Старость дается для чудачеств и беспечности…» Старость дается для чудачеств и беспечности, Для целого ряда ошибок безвинных, смешных, Чтоб ты со счастливой улыбкой отправился в Вечность И в долгом пути не встречал бы подъемов крутых. Играй. Спотыкайся. От восторга мальчишкой, Как лошадь, стегай лопухи хворостиной, кричи! Головой покачает понятливо в небе Пречистая И дланью взмахнет – воссияют высоко лучи. Ибо в жизни прошедшей ты пленником был суесловья И кормильцем. Но после отвергли тебя! И ты шел, помечая дороженьку собственной кровью, Не виня никого за тяжелую долю, никого не губя. И дошел, и до дней убывающих дожил, Света белого край. Там гроза или поле горит? Ляг на землю, старик, ты в пути ломовом обезножил, Вон звезда занялась, на тебя так приветно глядит. «Такой уж этот возраст – старость…» Такой уж этот возраст – старость: То возле булочной вздремнешь, И кто-то явит к тебе жалость — Подаст копейку, ты возьмешь. То вдруг озоровать потянет, Пристанешь к барышне репьем И назовешь ее ты Таней, Пройдетесь пять шагов вдвоем. Иль учудишь еще смешнее, Прилюдно (воцарится тишь), Задравши ноги попрямее, На голове ты постоишь. И вот намаявшись изрядно, До дома еле добредешь, А бабка спросит: «Че ж так рано?» Ты сбрешешь: «Дак начался дождь». Бомба По кустам шныряют бомжи, Ищут прошлогодний снег. А в кустах зарыта бомба — Злой «подарочек» для всех! А старуха-мать в окошко Все глядит, глядит, глядит. Не идет родимый Прошка — Где-то под кустом сидит. Прошка был когда-то крошка, Била ложкой, чтоб умнел, Увела иная стежка, Сам, как видно, так хотел. Сам не сам… А нету рядом, Нет кормильца. Плачет мать, Что ее сынок-отрада По людским наветам – тать! Для нее же он поныне Всех родимей. Ой-ой-ой! Вон окошко вянет, стынет, Замутилось бахромой Снежной… Бабушка вздохнула, Сердце сжал внезапный страх, Бомба в этот миг рванула Там, где сын сидел в кустах! «Если это не со мной…» Если это не со мной, A с каким-нибудь соседом… Я веду его домой, Утешаю: «Ты не сетуй! Отоспишься – голова Одуванчиком воздушным Станет…» Знаю сам, слова Исцелить не смогут душу. Он проснется… будто он Хочет выбраться из ада, А вокруг содом и звон, Взрывы бешеных снарядов. Будет он взывать: «Жена, Протяни свою мне руку!» Не жена, а сатана Будет длить его докуку До горячки, что белей Наркотической мучицы. Хохот, возгласы: «Налей Напоследок… не водицы!» И к купели смоляной Пусть идет за чертом следом! …Если это не со мной, А с каким-нибудь соседом. «Ни зубов, ни волос, ни потенции…» Ни зубов, ни волос, ни потенции, Белый свет, как разбитый кувшин. Враз состарилась интеллигенция Без борений, предвзятых причин. Корифеи, почетные «зубры», Гордость рухнувшей прахом страны. И размножилась подлая грубость, Обожравшись лихой белены. И полезла, поперла нахрапом Во все сферы житейской среды. И беспомощно ангел заплакал — Выси к Господу стали круты. Затихают деревня и город, Между ними сорняк и тоска. Воет зверь, не жалеючи горла. Повисает провально строка. «От царя осталась церковь…» От царя осталась церковь — Отражение души, Сохранилась, уцелела В сельской сумрачной тиши. Поместил царя я в рамку, Сам я выстругал ее На поляне утром ранним, В росяное забытье. И не стал я рамку красить, Пусть березкой пахнет век, И на мир взирает с лаской Мудрый русский человек. «Ты говоришь: «Просторы… даль…»…» Ты говоришь: «Просторы… даль…» До слез умильных. Я говорю: «Тебя мне жаль, Ты – пленник сильных, Во власти стольного Кремля И под прицелом! Та запредельная земля В тумане белом. Она, как призрак, как кино, Гляди вздыхая, Не станет ближе все равно, Она чужая! Попробуй сунуться – она Вон еще дальше! «Моя страна… твоя страна…» По глотку фальши! Сколь захотят, дадут пожить Безмолвно, строго. Вольны и пулей уложить Прям у порога. Не дергайся! Утри слезу, Не тот, брат, случай! Сиди и ковыряй в носу. Так будет лучше». |
