Тем временем из Ниццы доставили «косолапый» сундук. Наконец-то Ницше мог прочесть собственные книги. Они были великолепны. Его охватило восхищение собственным величием. Просто невероятно, какую силу над событиями имели его мысли. Никаких совпадений больше не существовало. Достаточно было подумать о человеке – и письмо от него тотчас прибывало прямо под дверь. Когда он представлял себе те великие свершения, что удались ему в период с 3 сентября по 4 ноября, ему казалось, что вскоре в Турине может вообще случиться землетрясение.
15 декабря он отправил Науманну тоненькую рукопись «Ницше contra Вагнер» и «Дионисовы дифирамбы». Печать других книг может подождать. Науманн должен бросить все и печатать «Ницше contra Вагнер». Через два дня это распоряжение было отменено, и Науманн получил телеграмму: Ecce vorwärts («Вперед с “Ecce Homo”»). «Ecce Homo» «переходит границы литературы… Для этой книги нет параллелей и в самой природе; она буквально надвое разрывает историю человечества – это динамит в высшей степени».
Наступало Рождество, а с ним и пора писать рождественские послания. Матери он писал следующее:
«Теперь твой старый сын невероятно знаменит, хотя и не в Германии: немцы слишком глупы и вульгарны, чтобы понять величие моего разума, и вечно на меня клевещут, – но во всех других странах. Мои почитатели – очень избирательные люди, все они знамениты и влиятельны… весьма привлекательные дамы, включая сюда, разумеется, и г-жу княгиню Тенишеву! Среди моих поклонников есть настоящие гении – сейчас нет такого имени, которое произносилось бы с таким почтением и уважением, как мое… К счастью, сейчас я готов ко всему, что могут потребовать от меня мои задачи…
Твой старый сын» [22].
Письмо Элизабет:
«Сестра моя… Я вынужден распрощаться с тобою навсегда. Теперь, когда судьба моя ясна, любые твои слова кажутся мне десятикратно резкими; ты не имеешь и отдаленного понятия о том, каково быть так тесно связанным с человеком-судьбой, в котором решаются тысячелетние вопросы человеческого существования – я буквально держу в своей ладони будущее всего человечества…» [23]
Письмо Петеру Гасту:
«Дорогой друг, я хотел бы вернуть себе все экземпляры четвертой части “Заратустры”… любой ценой. (Я читал ее все эти дни и чуть не умер от переживаний.) Если я опубликую ее позже, через несколько десятилетий войн и мировых кризисов, тогда время будет более подходящим.
Чудеса! Привет от Феникса» [24].
Петеру Гасту:
«Только что умер князь фон Кариньяно; у нас будут отличные похороны» [25].
Карлу Фуксу:
«…В следующие несколько лет мир будет стоять на голове; старый Бог отрекся от престола, и теперь миром буду править я…» [26]
Францу Овербеку:
«Дорогой друг! <…> Через два месяца мое имя станет известно всему миру…
Я как раз работаю над меморандумом для дворов европейских держав с целью создания антинемецкой лиги. Я хочу надеть на “рейх” смирительную рубашку и спровоцировать его на безнадежную войну. Я не успокоюсь до тех пор, пока молодой кайзер и иже с ним не будут у меня в руках. Между нами! Только между нами. – Полный штиль в душе! Десять часов беспробудного сна! Н.» [79] [27].
Мете фон Залис-Маршлинс:
«Уважаемая фройляйн! Наверное, никто из смертных не получал еще таких писем, как я… От высшего петербургского общества. И от французского!.. Самое примечательное в Турине – восхищение, которое я внушаю людям всех сословий… Мои книги печатают почти с религиозным рвением. Г-жа Ковалевская в Стокгольме (она происходит из рода древнего венгерского короля Матьяша Корвина)… считается единственным живущим математическим гением.
Ваш Н.» [28].
Петеру Гасту:
«…Когда пришла ваша открытка, что я делал?.. это был знаменитый Рубикон. Я больше не знаю своего адреса: предположим, что вскоре им будет Квиринальский дворец.
Н.» [29].
Августу Стриндбергу:
«Я повелел созвать в Рим правителей, я хочу расстрелять молодого кайзера…
Une seule condition: Divorçons [80]…
Августу Стриндбергу:
«Не Divorçons в итоге?
Распятый» [31]
Петеру Гасту:
«Спой мне новую песню: мир просиял и все небеса радуются.
Распятый» [32].
Георгу Брандесу:
«После того как ты меня открыл, найти меня было не чудом; трудность теперь в том, чтобы меня потерять…
Распятый» [33].
Якобу Буркхардту:
«Я оправдываю свою скуку тем, что сотворил мир. Вы – наш великий, величайший учитель; мне и Ариадне необходимо лишь найти идеальное равновесие всех вещей.
Дионис» [34].
Козиме Вагнер:
«Ариадна, я люблю тебя,
Дионис» [35].
Якобу Буркхардту:
«Дорогой господин профессор,
в конечном счете меня гораздо больше устроило бы оставаться базельским профессором, чем Богом; однако я не посмел заходить так далеко в своем личном эгоизме, чтобы ради него поступиться сотворением мира. Видите, приходится чем-то жертвовать, чем бы и когда бы ни жил. Все же я снял себе студенческую комнатку напротив дворца Кариньяно (где я родился Виктором Эммануилом), в которой, сидя за рабочим столом, я могу слышать прекрасную музыку из галереи Субальпина подо мною. Я плачу за все вместе с обслугой 25 франков, сам покупаю себе чай и все, что нужно, мучаюсь с дырявыми сапогами… Поскольку предстоящую вечность я осужден перебиваться скверными анекдотами, то я занимаюсь тут писаниной, лучше которой и не придумаешь, очень милой и совершенно необременительной…
Не слишком переживайте по поводу Прадо. Я – Прадо, я также – отец Прадо, осмелюсь сказать, что и Лессепс [французский дипломат, занимавшийся строительством Панамского канала] – тоже я… Я хотел дать моим любимым парижанам совершенно новое представление – представление о порядочном преступнике. Хембидж – это тоже я: еще один порядочный преступник…
С детьми, которых я произвел на свет, дело обстоит так, что я с некоторым недоверием вопрошаю себя: не из Бога ли и вышли все, кто внидет в «царство Божие»? Этой осенью, одетый самым жалким образом, я дважды присутствовал на своих похоронах – в первый раз будучи князем Робилантом (нет, это мой сын, поскольку я в силу своей природы – Карло Альберто), но Антонелли был я сам. Дорогой господин профессор, Вам бы увидеть все это сооружение; поскольку я ужасно неопытен в том, что создаю сам, Вам пристала любая критика… Я разгуливаю повсюду в своей студенческой куртке, то и дело хлопаю кого-нибудь по плечу и говорю: Siamo contenti? Son dio, ha fatto questa caricature [Мы довольны? Я Бог, эту пародию сотворил я]…
Завтра приезжает мой сын Умберто с милой Маргаритой, которую я тоже лишь здесь буду встречать в одной рубашке. Остальное – для фрау Козимы… Ариадна… Время от времени ее околдовывают…
Я заковал Каиафу [еврейский первосвященник, который потворствовал казни Христа] в кандалы. А еще в прошлом году меня долго и методично распинали и немецкие врачи.
Прикончил Вильгельма, Бисмарка и всех антисемитов.
Можете использовать это письмо любым образом, который не роняет меня в глазах базельцев.
С искренней любовью Ваш Ницше» [36].
