Франциска наслаждалась: пусть Козима Вагнер – королева Байрёйта, но Элизабет – королева целой колонии! Как чудесное положение Элизабет в мире контрастировало с полной незначительностью ее брата! Как затмевали его ее владения! В Наумбурге не утихали слухи, что Фёрстер почти наверняка станет следующим президентом Парагвая.
Элизабет продолжала уговаривать Ницше вложиться в предприятие. Зачем держать скучные, безопасные, отжившие свое ценные бумаги, когда можно получить невероятный доход из ее Нового Света? Овербек не советовал. Это, наряду с мнением Овербека о Лу, было еще одной причиной, по которой Элизабет навсегда затаила злобу против него и его жены. Ницше пытался смягчить свой отказ шуткой и писал, что не может поддержать «Ламу, которая ускакала» от него «к антисемитам». Это едва ли ее позабавило. Зато ей удалось выманить деньги у верной старой служанки Франциски – Альвины. Этих денег старушка потом так и не увидела, а ведь они вряд ли были для нее лишними.
К июлю 1888 года переехало лишь сорок семей, а некоторые уже успели собрать вещи и направиться домой. Превышение кредита вышло за всякие рамки. Процентные ставки продолжали расти. Капитал Элизабет и взносы колонистов были потрачены. Не велось никакого строительства, ничего не было сделано для дорожной инфраструктуры и гигиены, не хватало элементарной чистой воды.
Элизабет знала условия сделки. Со дня переезда в Фёрстерхоф у нее оставалось восемнадцать месяцев на то, чтобы довести число колонистов до 140 семей. Она писала всем знакомым и многим незнакомым. Письма и заявления летели в различные колониальные общества в Германии, основанные для организации и поддержки подобных предприятий. Но главным ее делом стала газетная кампания в Bayreuther Blätter. Благодаря этому она открыла в себе способности популиста. Газета просветила ее, как работает пресса и как легко создать легенду посредством дезинформации. Легенда о Новой Германии оказалась отличной репетицией перед созданием впоследствии легенды о знаменитом брате.
Завлекательные, как пение сирен, статьи Элизабет рисовали безмятежное Эльдорадо, где яркие гамаки свисают с деревьев. Она признавала, что гамаки приходится покрывать москитными сетками, но утверждала, что в основном сетки нужны от обильной ночной росы, а не от немногочисленных, очень немногочисленных, кусающих насекомых. Местные жители называются «пеонами». Расистам нечего их бояться. «Пеоны» – великолепные слуги: счастливые, покорные и энергичные. Когда хозяин заходит домой, они соревнуются в том, чтобы первыми исполнить его повеления. Они любят подарки, как дети. Несколько сигар или свежевыпеченный хлеб – и они будут биться за то, чтобы удовлетворить любую прихоть господина. В Новой Германии ведут жизнь лотофагов. На завтрак колонисты пьют вкуснейший кофе и едят хлеб со сладким сиропом. Затем они надзирают за выращиванием фруктов и овощей, которые почти без человеческой помощи так и выскакивают из земли, ведь здешняя благодатная почва необыкновенно плодородна. «Сотни голов скота», о которых писала Элизабет, были тем, что осталось от довоенных стад, одичавших после смерти хозяев в войне Тройственного альянса. Вновь приручив коров, колонисты получали от них молоко, масло и сыр, но блуждающие дикие быки по-прежнему представляли значительную угрозу.
Отмщение явилось Элизабет в марте 1888 года в облике портного из крестьян по имени Юлиус Клингбайль. Он от всей души поверил в дело колонии и заплатил пять тысяч марок, чтобы последовать за своим героем Бернхардом Фёрстером.
Вскоре по прибытии Клингбайль обнаружил, что на самом деле все обстоит совсем не так, как расписывала в своих статьях Элизабет. Климат был суров, москиты – безжалостны. Тропические насекомые переносили неизвестные, но тяжелые заболевания. Столь расхваливаемая почва была вовсе не плодородна, обрабатывать ее оказалось невероятно сложно. Парагвайские слуги были ленивы, мрачны, озлоблены, своенравны и больше всего на свете любили бездельничать и потягивать мате. Каждый колонист заплатил за клочок земли, отделенный от соседнего расстоянием примерно в милю. Они страдали от одиночества, скуки, депрессии, болезней и плохого питания. Из их жизни исчез смысл. Многие приходили в уныние от монотонности и страха, пытаясь начать новую жизнь под наводящие ужас крики, рычание и вой ягуаров, пум, тапиров, диких кабанов, диких быков, обезьян-ревунов и других неизвестных животных. С деревьев свисали боа-констрикторы. За колонистами тучами следовали злобные москиты, привлеченные запахом пота. Реки кишели аллигаторами, неизвестными зубастыми рыбами, по берегам роилось еще больше москитов, а где-то на дне обитала водяная змея длиной якобы в семьдесят метров [7]. Чтобы добыть чистую воду, нужно было рыть колодцы, иногда очень глубоко. Тропические ливни превращали дороги в джунглях в грязевые потоки, а только что убранные поля – в шоколадного цвета озера. Всем заправляли Фёрстеры. Каждый колонист должен был подписать обязательство не вести дел вне колонии. Любая торговля, любое ремесло, будь то продажа масла, сыра или резьбы по дереву, должны были проходить через магазин Фёрстеров. Кроме того, только там можно было купить необходимые продукты и медикаменты. Когда они эмигрировали, то считали, что их взнос вернут, если они пожелают вернуться в Германию. Но этого Фёрстер допустить не мог. Они были бессильны и не могли добиться справедливости: их мольбы не принимались во внимание четой тиранов, совместно управлявших колонией.
Как и всех новых колонистов, Клингбайля вызвали в Фёрстерхоф, где он предстал перед обожаемым вождем и где его стали убеждать действительно приобрести тот участок земли, на который ему давали права его пять тысяч марок. Клингбайль надеялся увидеть арийского героя с фронтисписа с суровым лицом и благородным рисунком бровей. Вместо этого он увидел дрожащую, напуганную оболочку человека. Фёрстер не мог сидеть спокойно. Он постоянно ерзал, являя собой живой пример человека с нечистой совестью, который не может смотреть прямо в глаза [8]. Он говорил бессвязно, уклонялся от ответов, не мог сосредоточиться на одной мысли и поддерживать нить разговора. Клингбайль разочаровался немедленно и бесповоротно. Он понял: то, что говорили ему другие колонисты, – правда. Настоящая хозяйка колонии – Элизабет.
Элегантно одетая, непринужденная, излучающая уверенность, Элизабет села за стол и открыла перед Клингбайлем карту. Вся Новая Германия там была разделена на участки. На каждом участке, кроме его собственного, значилось чье-то имя. Она попыталась обмануть его, заявив, что все участки, кроме одного, проданы. И если он сразу же выложит соответствующую сумму, то может застолбить оставшийся участок за собой. Но Клингбайль был осторожен. Ему не составило труда узнать, что у Фёрстеров не было юридических прав на землю, которой они торговали.
Клингбайль незамедлительно вернулся в Германию и стал методично разрушать репутацию нечестной парочки. Вскоре он опубликовал двухсотстраничную книгу «Откровения о парагвайской колонии доктора Бернхарда Фёрстера Новая Германия» [9]. В ней Фёрстеры разоблачались как мошенники, лжецы, шарлатаны и тираны. Клингбайль недвусмысленно писал, что именно Элизабет управляет и колонией, и бесхребетным мужем, которого подчинила собственной власти. Колонистам приходилось хуже, чем самым бедным чернорабочим на родине. Они надрывались и страдали, пока надменная парочка восседала на европейской мебели, пила алкоголь и даже, несмотря на все вегетарианские принципы колонии, вкушала мясо за прекрасно отполированным обеденным столом.
Элизабет никогда не боялась конфликтов. Она находила в них наслаждение. Она сразу же ринулась отвечать в печати. Именно Клингбайль – предатель и лжец. Его подкупили иезуиты, чтобы разрушить колонию. Ее муж – славный вождь, гений-идеалист, непреклонно и самоотверженно идущий к своей мечте во имя счастья всего человечества. Они с Фёрстером пожертвовали всем для своих верных и неутомимых работников.
Фон Вольцоген продолжал печатать ее в Bayreuther Blätter, но для остальных это было уже слишком. Элизабет была дискредитирована. Даже Колониальное общество Хемница перестало публиковать ее опровержения.
