Однако при всей шутливости тона вскоре он написал Элизабет самое серьезное письмо с тех пор, как обратился к ней из школы с рассуждениями по вопросам веры. Он назвал письмо «своего рода очерком своей жизни» и отмечал, что сейчас его жизнь представляется ему чередой утомительных попыток вписаться в неподходящую среду:
«Почти все мои взаимоотношения с людьми вызваны приступами чувства одиночества… Моя память обременена тысячью постыдных воспоминаний о таких моментах слабости, когда я совершенно не мог больше выносить одиночества… во сне есть что-то такое далекое и чужое, что мои слова, кажется, даже имеют иной цвет, чем у других… все, что я написал до сих пор, – это лишь подступы; для меня самое важное начинается там, где текст заканчивается… для восстановления мне важно найти убежище, где можно немного посидеть.
Так что, дорогая Лама, не считай меня безумцем и прости меня в особенности за то, что я не приеду к тебе на свадьбу – такой “больной” философ не годится для того, чтобы выдавать замуж невесту! С тысячей наилучших пожеланий, твой Ф.» [7].
Сам день свадьбы он провел в Венеции, в Лидо, купаясь в море со знакомой семьей из Базеля. Его задумчивое, глубокое письмо, наряду с очевидным эмоциональным спокойствием во время свадебных приготовлений, кажется, наносит решительный и заключительный удар по упорным слухам о его неподобающих отношениях с сестрой.
Особенно важна его просьба: «Не считай меня безумцем». В Зильс-Марии, общаясь с Резой фон Ширнхофер, он пребывал в ужасе из-за грозившего наследственного безумия. В разговорах с Резой он привлек ее внимание к книге Фрэнсиса Гальтона, двоюродного брата Дарвина и основателя евгеники, – «Исследование человеческих способностей и их развитие» (Inquiries into Human Faculty and Its Development, 1883).
В 1850-е годы, когда Ницше был еще ребенком, были сделаны первые шаги к пониманию передачи наследственных болезней. Появилась идея о наследственной «дегенеративной», или «дурной», крови. Так как его отец и множество более дальних родственников в разной степени страдали от безумия, Ницше едва ли мог избежать влияния этой идеи, которая в квазинаучной мысли того времени шла в комплекте с идеей моральной дегенерации. Эта концепция была популярна на протяжении всей жизни Ницше и достигла пика своего развития после опубликования в 1892 году бестселлера Макса Нордау «Вырождение» – отчаянно расистской книги, апеллировавшей к характерной для человечества жажде уверенности, утверждая, что существует неотвратимый рок, который определяется кровью. Ницше обращался к этой мысли и в «Заратустре», указывая, что нужно противостоять не только призракам мертвых идей и верований, но и тому, что мы унаследовали от своих родителей и что находится у нас в крови. Только так можно раскрыть собственный потенциал и стать собой.
В том же разговоре с Резой фон Ширнхофер Ницше подчеркивал, что наследственность не обязательно влечет за собой неотвратимый рок. Эмпатия к чужим культурам и понимание «другого» может сыграть свою роль в том, как сложится жизнь. Реза отметила в ответ, что ни по внешности, ни по своему духовному миру он не кажется ей типичным немцем. Форма его черепа напомнила ей о портрете, который она видела в галерее в Вене. То была работа Яна Матейко – польского художника, наиболее известного героическими полотнами на тему национальной истории.
Ницше с удовольствием ухватился за эту идею. С того времени он часто говорил, что на самом деле он не немец, а поляк и происходит из польского аристократического рода Ницких. Будучи филологом по образованию, он особенно обрадовался предполагаемой этимологии своей фамилии, которая, по его словам, на польском означает «нигилист».
Эту маску было очень удобно носить. Он вмиг превратился в настоящего европейца как по крови, так и по культуре. Маска дистанцировала его от наумбургских добродетелей и германского национализма, который повсюду проповедовал его новообретенный зять.
Новобрачные не сразу отбыли выполнять свою миссию в Парагвае: Франциска предложила, чтобы, пока все не устроится, Фёрстер занял место гувернера внуков одной из тех трех альтенбургских принцесс, которые когда-то недолго учились у отца Элизабет. Основные надежды Франциска возлагала на принцессу Александру, которая ныне была супругой русского великого князя Константина Николаевича. Ее дочь была королевой Греции и матерью семерых сыновей, которых, конечно, надо было учить. Франциска очень хотела получить для Фёрстера это место и предложила подергать за нужные ниточки, хотя и признавала, что на пути могут встать языковые сложности, а также, как мрачно добавлял Фёрстер, растущее влияние евреев.
Предложение Элизабет было более практичным: гораздо разумнее, если ее возлюбленный будет собирать средства для проекта и вербовать колонистов в Германии, а не по переписке из Парагвая. Это было безусловно верно, так что Фёрстер провел девять месяцев со дня их свадьбы до отъезда в Парагвай, колеся по стране и выступая не только в Вагнеровских обществах, члены которых были слишком утонченными, чтобы стать первой волной колонистов, но и в менее значительных организациях крестьян, плотников и других квалифицированных ремесленников, которые не считали ниже своего достоинства встать в авангарде.
Ему удалось добиться согласия двадцати семей. Каждая семья должна была внести от тысячи до десяти тысяч марок. Когда будет достигнута сумма в сто тысяч, удастся выкупить достаточное количество земли и каждая семья получит свой надел. Доставшийся им участок колонисты могут обрабатывать по собственному усмотрению и передавать по наследству, но не могут продавать. Неудивительно, что набор шел туго. Большинство квалифицированных ремесленников, желавших уехать, могли отправиться в Северную Америку – это было гораздо проще и дешевле и не предусматривало никаких особых условий. Фёрстер печалился: «Когда немец становится янки, человечество несет утрату».
Пока Фёрстер произносил напыщенные речи, Элизабет охотно превращала дом своей матери в Наумбурге в центр пропаганды предприятия своего мужа. Наконец-то она нашла приложение своим значительным организаторским талантам и уму. Она бомбардировала всех подряд письмами с информацией о блестящих возможностях инвестиций в Парагвай. Она помогала готовить к публикации книгу своего мужа «Немецкие колонии в Верхней Ла-Плате и в особенности Парагвай: результаты тщательного анализа, практической работы и путешествий 1883–1885 годов» (Deutsche Colonien im oberen Laplata-Gebiete mit besonderer Berücksichtigung von Paraguay: Ergebnisse eingehender Prüfungen, praktischer Arbeiten und Reisen 1883–1885). В книге давалась совершенно ложная картина Парагвая как земного рая, где глубокая, красная, удивительно плодородная почва почти не нуждается в обработке, а сразу приносит изобильные плоды. Иными словами, утверждалось, что это место было таким же совершенным физически и духовно, как Германия в старые добрые времена, прежде чем приехали иностранцы и заразили страну своим вырождением, так что Германия стала не землей отцов, а землей отчимов. Автор считал, что прежняя Германия может восстать на парагвайской почве, и это обязательно произойдет: якобы сотня расово чистых колонистов, не загрязненных чужой кровью и идеями, должны получить возможность передать потомкам германские ценности и германскую добродетель.
Готовя книгу к публикации, Элизабет вышла за рамки покорности супругу. Она отредактировала тяжеловесный стиль своего мужа и переписала введение. Это ему не понравилось. Еще меньше ему понравилось, когда она привлекла в консультанты своего брата.
Для фронтисписа книги Фёрстер избрал отличную собственную фотографию, на которой он позировал с решительным видом – все это сопровождалось девизом «Несмотря на препятствия, стой на своем!». Ницше сказал Элизабет, что это смехотворное тщеславие. Фёрстер пришел в ярость: ведь фотография была необходима как иллюстрация его пригодности для руководства людьми, которым предстоит проделать путь через полмира. Последовал гневный обмен письмами. Элизабет упрекнула Фёрстера в том, что он ни во что не ставит ее мнение. Он обвинил ее в предательстве за то, что она занимает сторону брата и выступает против него. Это была их первая ссора. Книга вышла в неизменном виде – с фотографией и девизом.
