Ницше отказывается от сквозного сюжета и предлагает двадцать две афористические речи, посвященные самым разным темам – личной добродетели, предпосылкам преступления, достойной смерти. Вот полный список:

Эти речи содержат идеи Ницше по соответствующим вопросам, изложенные архаичным, библейским языком его alter ego Заратустры.

Учитывая его недавний опыт, неудивительно, что женщины подвергаются очень суровой критике, что резко контрастирует с его проницательным пониманием женской души в «Веселой науке». Разве не лучше попасть в руки убийцы, чем к распутной женщине? – спрашивает он. И знаменитое: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!» [12]

Раздел «О свободной смерти», вероятно, самый революционный для своего времени. Христианство учит, что добровольно лишить себя жизни – непростительный грех. Самоубийц хоронили в неосвященной земле за стенами кладбища, что символизировало вечное изгнание их душ из рая. Но Ницше предлагает возможность добровольной эвтаназии для тех, кто страдает от невыносимой боли, тех, кто чувствует, что качество их жизни упало, или тех, кто просто считает, что их час настал. Он предлагает позволить им добровольно свести счеты с жизнью и не считать это преступлением, достойным вечного проклятия.

В каждой из двадцати двух речей моделируется честная и искренняя жизнь в соответствии с идеалом сверхчеловека – нерелигиозного, независимого, дисциплинированного и созидающего. Каждая заканчивается словами «Так говорил Заратустра». Книга завершается на оптимистической, восторженной и, что весьма характерно, малопонятной ноте:

Это очень короткая книга – около сотни страниц. Ее фразы поэтичны и гипнотически повторяются, они кратки и динамичны. Ницше говорил, что написал книгу – или она написала его – за десять дней экстатического вдохновения и откровения. На самом же деле, вероятно, ему потребовалось на это несколько больше времени – около месяца.

14 февраля 1883 года он отправил книгу своему издателю Шмайцнеру, назвав ее в приложенном письме «пятым евангелием». Чтобы послать почтовое отправление, он поехал из Рапалло в Геную – возможно, хотел отправить его из подходящего места своего символического путешествия, а может быть, просто решил, что из Генуи оно дойдет быстрее. В Генуе из газет он узнал, что днем ранее умер Вагнер. Он посчитал это знамением, сверхъестественной связью: вновь рапиры скрестились в воздухе. Несколько искажая правду, он отметил, что последний раздел книги был окончен ровно в то же время, когда Рихард Вагнер умирал в Венеции.

Душа Вагнера отправилась на встречу с другими аргонавтами духа. Вагнер некогда тоже носил семь шкур одиночества пророка-визионера. Теперь, мертвым, он мог вернуться к своему более раннему истинному «я». Ницше посчитал «Так говорил Заратустра» новым «Кольцом нибелунга». Его отец Вагнер умер; его сын Заратустра родился.

Великодушие и благоразумие Ницше проявилось в том, что, как он написал Францу Овербеку через неделю после смерти Вагнера, он уже некоторое время знал о недостойной переписке Вагнера с его врачами: «Вагнер был, безусловно, самым завершенным человеком из тех, кого я знал, и в этом отношении мне пришлось от многого отказываться в течение шести лет. Но между нами возникла угроза едва ли не смертельная; проживи он дольше, могло бы случиться что-то страшное» [13]. Более открыто он высказывался 21 апреля в письме к музыканту Петеру Гасту: «У Вагнера было много зловредных идей, но что вы скажете, узнав, что он обменивался письмами (даже с моими врачами), чтобы выразить свое убеждение в том, что мои изменившиеся взгляды – следствие противоестественных излишеств и намек на педерастию?» Через несколько месяцев, в июле, он писал Иде Овербек об «ужасном, мстительном предательстве», слухи о котором дошли до него годом ранее.

Ужасное предательство и публичное унижение подстерегали его не только со стороны Вагнера, но и со стороны Лу и Рэ.

Получив «Заратустру», издатель вовсе не посчитал книгу пятым евангелием. Более того, он не проявлял вообще признаков того, что собирается книгу издать. На запрос Ницше Шмайцнер глухо упомянул какие-то задержки в типографии. Ницше саркастически ответил, что у Шмайцнера нашлись бы деньги на оплату печати, если бы он не растратил их на антисемитские памфлеты. Желаемого результата это, конечно, не принесло.

Ницше был разочарован, истощен и одинок. Кроме того, он, вероятно, плохо питался, поскольку покупал себе самую дешевую еду в городе, а также явно злоупотреблял медикаментами. Он пил опасные лекарства, выписывая самостоятельно рецепты и подписываясь «доктор Ницше». Итальянские аптекари выдавали ему все по первому требованию.

Он чувствовал резкое отвращение к себе: «Так у меня еще до сих пор стоит перед глазами та сцена, когда мать говорила, что я позорю своим существованием память об отце… Вся моя жизнь подорвана в моих глазах: вся эта жуткая, сокровенная жизнь, которая все эти шесть лет делает один-единственный шаг и не желает ничего, кроме этого шага – в то время как во всем прочем, во всех человеческих проявлениях люди имеют дело с моей маской, я же сам и впредь должен оставаться жертвой того, что моя жизнь спрятана куда-то под спуд. Я всегда был жертвой самых жестоких обстоятельств – или, точнее, я сам делал обстоятельства жестокими… Я на дурном пути. Вокруг меня вечная ночь. Я лишь чувствую, как будто только что ударила молния… Я неизбежно погибну, если что-то не произойдет, – но понятия не имею, что именно» [55] [14].

Он не видел смысла жить, но чувствовал себя обязанным восстать и бороться, как старый Лаокоон со своими змеями. Но если уж остаться жить, то не иметь ничего общего с людьми. Даже на маленьком постоялом дворе или в крестьянском доме компания была для него избыточна: «Насколько же тихо и высоко и одиноко должно быть вокруг меня, чтобы я смог расслышать самые сокровенные свои голоса! Мне хотелось бы иметь достаточно денег, чтобы построить здесь своего рода идеальную конуру: я имею в виду деревянный домик с двумя помещениями, и притом на вдающемся в Зильзерзее полуострове, где некогда стояла римская крепость» [15].

По ночам он то потел, то трясся от холода, бился в лихорадке и постоянно страдал от хронического истощения; у него не было аппетита и воли к жизни. «Старые головные боли» мучили его с семи утра до одиннадцати вечера. Не сумев найти средств для обогрева комнаты в Рапалло, Ницше вернулся в Геную. Он питал смутные надежды, что кто-то вывезет его из Европы, географию и климат которой он обвинял во всех своих физических и психических расстройствах. Себя он, как обычно, считал «жертвой волнений природы» и винил вулкан Этну в проблемах, которые ранее приписывал электричеству в облаках. Поток энергии от вулкана, который постоянно бурлил и угрожал извергнуться, был причиной его расшатанного здоровья [16]. В этой мысли Ницше находил утешение: теперь можно было не обвинять в своих несчастьях людей.