«Человеческое, слишком человеческое» – первая книга, написанная в характерном впоследствии для Ницше афористическом стиле с пронумерованными абзацами. Он был вынужден писать в таком рубленом ритме из-за плохого здоровья, но превратил необходимость в преимущество. В процессе творчества он понял, что афоризм – это провокация, трамплин, стимул для более подробных и глубоких изысканий. Книга знаменует начало его становления как подлинно оригинального стилиста и мыслителя.

Ницше послал полный текст первого тома (за ним последовал второй) своему издателю Шмайцнеру в середине января 1878 года. Текст сопровождался подробным списком инструкций. Книга должна была выйти в срок к столетию смерти Вольтера – 30 мая. Ее запрещалось как-либо рекламировать. Она должна была выйти под псевдонимом, чтобы партии, которые уже определили свое мнение за Ницше или против него, не испытывали бы предубеждения в пользу книги или наоборот. На обложке следовало поставить имя «Бернхард Крон». Ницше прислал и биографию вымышленного Крона, чтобы она была опубликована вместе с книгой.

Шмайцнер ответил решительным отказом. Книга афоризмов господина Бернхарда Крона не привлечет никакого внимания, в то время как резкая перемена взглядов автора «Рождения трагедии» не может остаться незамеченной. Он ободряюще писал Ницше: «Любой, кто позволяет себе выступать публично, обязан и публично противоречить себе, если решается переменить мнение» [16]. Шмайцнер заказал печать тысячи экземпляров, отмел требование Ницше о запрете рекламы и установил цену в десять марок. Книга стала самой дорогой в его каталоге, что свидетельствовало о больших ожиданиях.

Имя Ницше появилось на титульном листе, но без профессорского звания, которым он некогда так гордился. В конце апреля Ницше разослал 28 бесплатных экземпляров. Экземпляр Пауля Рэ был подписан так: «Все мои друзья подозревают, что книга написана вами или обязана вашему влиянию. Поздравляю вас с новым трудом!.. Да здравствует Рэ-ализм!»

Якобу Буркхардту книга понравилась. Он назвал ее превосходной публикацией, которая повысит уровень независимости во всем мире, но никому больше, кроме Рэ, книга не пришлась по душе. Другие получатели бесплатных экземпляров составляли тот тесный круг, члены которого вместе с Ницше завязли в вагнеровско-шопенгауэровском лабиринте. Они чувствовали себя преданными, озадаченными или отвергнутыми. Роде вопрошал: «Может ли человек взять свою душу и внезапно заменить ее другой? Мог ли Ницше внезапно стать Рэ?» Этот вопрос тревожил всех тех, кто смело поддерживал «Рождение трагедии». «Мне не нужны сторонники» [17], – холодно ответил он, когда ему выразили сомнения.

Анонимный корреспондент прислал ему из Парижа бюст Вольтера с запиской: «Душа Вольтера выказывает свое уважение Фридриху Ницше» [18]. Возможно, письмо было отправлено прекрасной Луизой Отт, в которую он влюбился во время фестиваля в Байрёйте. После ее возвращения домой к мужу-банкиру они продолжали вести томную переписку. А может быть, отправку бюста из Парижа организовал Вагнер. Он любил пошутить.

Книга прибыла в Ванфрид 25 апреля. Посвящение Вольтеру сразу же вызвало удивление. Просмотрев книгу, Вагнер решил, что по отношению к автору милосерднее будет ее не читать. А вот Козима прочла. Она заметила в ней «много гнева и угрюмости», а также кое-что похуже влияния Вольтера – следы еврейского заговора по захвату Европы. Пауль Рэ действительно был евреем – она определила это через несколько минут после знакомства в Сорренто. Козима объясняла появление «Человеческого, слишком человеческого» следующим образом: «Наконец вмешался сын Израиля – доктор Рэ, очень скользкий, очень холодный человек, якобы идущий на поводу у Ницше, но на самом деле его перехитривший – таковы отношения Иудеи и Германии в миниатюре!» [19] И она пошла на драматический жест – сожгла письма Ницше.

Сам Вагнер публично отреагировал на книгу в Bayreuther Blätter – пропагандистской газете, которую ему все-таки удалось учредить. Когда Ницше отказался от места редактора, Вагнер пригласил на него Ганса фон Вольцогена. Это был антисемит и второразрядный интеллектуал, который ухитрился просочиться в Ванфрид, построив себе неподалеку броскую виллу и осыпав Вагнера лестью. Хотя Ницше, как известно, презирал газетную культуру и сам отказался от поста редактора, он все же ревновал к должности фон Вольцогена. Она предоставляла значительные выгоды.

Статья Вагнера шла в общем русле исследования взаимоотношений между искусством и немецкой публикой. По сути это была защита себя и шопенгауэровского подхода, концепции метафизического, а прежде всего – идеи художественного гения, основным представителем которого в Европе он считал себя. Он сожалел о появлении модели научного знания с акцентом, смещенным в сторону химии и непонятных уравнений. Именно науку он обвинял в распространении интеллектуального скептицизма. Отрицание метафизики привело к тому, что под сомнение попали все присущие человеку качества, в том числе гений. Но отрицать привилегированный доступ гения к мистической внутренней сущности реальности было просто смехотворно. Научное мышление никогда не сможет достичь сравнимой интуитивной связи с человеческим духом [20].

Ницше, который в то время еще не обнаружил страшную тайну переписки Вагнера с его врачом, не ответил в печати. Он просто отметил в частном порядке, что статья полна обвинений, оскорбительна и плохо аргументирована. Он почувствовал себя чемоданом, выставленным из багажного вагона идеального мира. До конца года он испытывал значительное ухудшение самочувствия. Когда он оправился, то опубликовал опровержение, которое должно было появиться в работах «Злая мудрость. Афоризмы и изречения» и «Странник и его тень», составивших вторую часть «Человеческого, слишком человеческого». Писать было сложно и неприятно: «Все, за исключением нескольких строк, сочинено по пути и набросано карандашом в 6 маленьких тетрадках; от переписывания мне почти всякий раз становилось дурно. Примерно двум десяткам пространных цепочек умозаключений мне пришлось дать ускользнуть, поскольку у меня не нашлось достаточно времени, чтобы выудить их из ужасных карандашных каракулей, как это случалось у меня уже и прошлым летом. Задним числом я уже не могу восстановить в памяти взаимосвязь мыслей; мне приходится всегда выкраивать минуты и четвертинки часа “мозговой энергии”, о которой Вы говорите, выкрадывать их у страдающего мозга» [40] [21].

После года оплаченного отпуска он вернулся в Базель, чтобы вновь попытаться преподавать. Он чувствовал, что не может продолжать жить без сознания того, что приносит какую-то практическую пользу.

В Базеле появился новый врач – Рудольф Массини. Проконсультировавшись с доктором Айзером, он высказал мнение, что не следует сбрасывать со счетов возможность dementia paralytica. Он предсказывал наступление слепоты и запретил читать и писать в течение следующих нескольких лет. С тем же успехом он мог бы объявить смертный приговор.

Для Ницше было сравнительно легко преподавать, пока у него были Иоганн Кезелиц, который читал и писал за него, и Элизабет, которая вела хозяйство. Однако Кезелиц уехал в Венецию, чтобы начать карьеру композитора, а Элизабет больше не была на его стороне. Ее шокировали прямые антихристианские выпады в «Человеческом, слишком человеческом». Книга покрыла семью позором. И теперь ее брат заговорил о том, чтобы отказаться от должности профессора, оставшись бедняком без всякого положения в обществе. Это погасило бы яркий свет, проливаемый профессорским статусом на нее и на их мать, и не пошло бы на пользу ее матримониальным перспективам в условиях наумбургского мрачного, патриархального и подверженного стереотипам общества.