«Штормовые облака величественно собрались над Везувием, из молний и мрачных темно-красных туч образовалась радуга; город сверкал, будто выстроенный из чистого золота, – писала Мальвида. – Это было так великолепно, что моих гостей буквально преисполнял восторг. Я никогда не видела Ницше таким оживленным. Он громко смеялся от радости» [1].

После двух дней в Неаполе они направились в Сорренто. Путешественники не были готовы к восприятию южной архитектуры. Охряные и мандаринового цвета стены осыпались, гипс облезал, и туманные, неопрятные призраки классического прошлого требовали от них навсегда отказаться от прежних представлений. Это был разительный контраст со швейцарской и немецкой архитектурой, среди которой Ницше провел всю жизнь, с ее тщательно организованными структурами, символизирующими общую праведность и опрятную гражданскую добродетель.

Мальвида снимала виллу Рубиначчи – квадратную оштукатуренную виллу рядом с самим городком Сорренто. Здание утопало в виноградниках и оливковых рощах. Трое мужчин заняли комнаты на первом этаже с видом на террасу. Мальвида и ее горничная Трина жили на втором этаже, там же находился и салон. Эта комната была достаточно велика, чтобы вместить всех носителей свободного духа и закружить их в синхронном вихре вдохновения. В первом письме домой, отправленном 28 октября, Ницше сознательно не сообщает матери и сестре ничего, что сам посчитал важным или глубоким. Послание написано с показной наивностью школьника, так что даже Франциске и Элизабет оно должно было показаться крайне неинформативным. «Вот мы и здесь в Сорренто! Все путешествие из Бекса заняло восемь дней. В Генуе я заболел. Оттуда мы три дня добирались морем и – представь себе – без морской болезни» [2]. И так далее. Но для себя он писал иначе, признаваясь, что просто содрогался при мысли о том, что мог умереть, не увидев мира Средиземноморья.

О посещении Пестума он писал: «Мы привыкли не ставить вопроса о возникновении всего совершенного, а, наоборот, наслаждаться его настоящим состоянием, как если бы оно выросло из земли по мановению волшебства… Нам почти кажется (например, когда мы созерцаем греческий храм вроде пестумского), что некий бог, играя, построил себе однажды утром жилище из таких огромных тяжестей; в других случаях нам мнится, будто душа была внезапно вколдована в камень и теперь хочет говорить через него. Художник знает, что его произведение оказывает полное действие, лишь когда оно возбуждает веру в импровизацию, в чудесную внезапность возникновения; поэтому он при случае сознательно содействует этой иллюзии и вводит в искусство элементы вдохновенного беспокойства, слепого беспорядка, чуткой грезы при начале творения – в качестве средств обмана, которые должны настроить душу зрителя или слушателя так, чтобы она верила во внезапное появление совершенного» [3].

Свободный дух увяз в рутине. Утро проходило у них в полной свободе. Ницше плавал каждый день, когда это позволяло состояние моря, гулял и работал. Сходились вместе они к полуденному приему пищи. После обеда они совершали совместные прогулки по окружающим цитрусовым рощам или ездили по полям на ослах, подшучивая над молодым Бреннером, который был так высок, что его ноги, когда он сидел на осле, почти достигали земли. Вечером они все ужинали вместе. После этого они отправлялись в салон и вели там вдохновляющие беседы по программе совместной работы. Рэ и Бреннер по очереди читали вслух Ницше и Мальвиде, которая тоже плохо видела.

Начали они с лекций Буркхардта о древнегреческой культуре, затем перешли к Геродоту, Фукидиду и «Законам» Платона. Потом последовало «Мышление и реальность» Африкана Шпира – русско-украинского философа и метафизика, который во время осады Севастополя 1854–1855 годов служил в одном батальоне с Толстым. Философская система Шпира зиждется на требовании абсолютной уверенности. Важна не истина, а именно уверенность. Единственное безусловно верное утверждение – закон тождества: А = А. Ничто в мире становления (Geschehen) нельзя считать тождественным самому себе. Мы должны постулировать высшую реальность, но о ней почти ничего нельзя сказать, кроме того, что, будучи тождественной сама себе, она должна исключать множественность и перемены. Шпир утверждал, что в этом кроется логическая демонстрация того, что интуитивно поняли Платон и Парменид.

Забавно, что Шпир оказал на Ницше в это время значительное влияние, хотя был деистом и, как Шопенгауэр, метафизиком, а Ницше испытывал значительный интерес к французским рационалистам-моралистам – Монтеню, Ларошфуко, Вовенаргу, Лабрюйеру, Стендалю и Вольтеру.

Рэ называл себя этиком-эволюционистом, и почти наверняка именно он предложил включить французских рационалистов в программу чтения. Вольтер в эпоху увлечения Ницше Шопенгауэром был бы явлением недопустимым, но той зимой идеи нашего героя приняли совершенно иное направление, так что, когда новая книга была все-таки написана, он даже посвятил ее Вольтеру. Это направление он в шутку называл «Рэ-ализмом».

Пауль Рэ был на пять лет младше Ницше. Он родился в семье богатого еврейского дельца; ему не было нужды зарабатывать на жизнь, и он превратился в вечного студента: учился в нескольких университетах, где последовательно изучал право, психологию и физиологию. За год до этого он получил докторскую степень по философии. Роста он был столь же невыдающегося, как Вагнер и Ницше. Его можно было назвать красивым: каштановые волнистые волосы и привлекательная неуверенность в себе, которая объясняет, почему впоследствии он станет орудием в руках сильных женщин – таких как Элизабет Ницше и Лу Саломе. Рэ страдал от какой-то малозначительной, но непонятной проблемы со здоровьем, но куда больше он страдал от недостатка мотивации и решительности.

Как и Ницше, Рэ принимал участие во Франко-прусской войне и был ранен, но это не мешало ему наслаждаться французской культурой. Его космополитический подход соответствовал мнению Ницше о том, что лучше быть хорошим европейцем, чем хорошим подданным рейха. Дружба с Рэ продлилась около шести лет – с октября 1876 по 1882 год. За это время каждый написал несколько книг, которые повлияли на другого как в литературном, так и в философском отношении. Для обоих Древняя Греция служила точкой отсчета для размышлений о проблемах современности, оба стремились примириться с постдарвиновской реорганизацией человеческого знания.

Рэ изложил свои основные принципы в докторской диссертации 1875 года:

Рэ объявлял о своем намерении подходить к моральным чувствам и идеям так, как геолог изучает формации земной коры, вооружившись дарвиновской доктриной естественного отбора как общетеоретической схемой и заменив метафизические рассуждения научным натурализмом.

Без веры в свободу воли нельзя верить и в моральную ответственность. Сама идея вины или греха ошибочна, поскольку подразумевает, что человек мог поступить иначе. В итоговом анализе отстраненный, даже циничный подход Рэ отрицал любую возможность того, что человека что-то может укреплять, наставлять, оправдывать, возвышать или выводить за границы. Итак, избавившись от метафизики, Рэ оказался еще большим пессимистом, чем Шопенгауэр, но именно его натуралистическая доктрина позволила Ницше отойти от метафизического романтизма Шопенгауэра и Вагнера в сторону более научной, позитивистской картины мира. На это новое направление сильно повлияли попытки Рэ объяснить моральные чувства, воссоздав их историческое или доисторическое развитие в ходе разработки так называемой «эволюционной этики».

Рэ объяснял мораль следующим образом: как дети формируют идеи в ходе повседневного опыта, по примеру родителей и с приобретением привычек, так человеческая раса со временем обрела имеющуюся ныне мораль. Взгляды Рэ на появление морали шли в русле дарвиновской эволюционной этики, изложенной в «Происхождении человека и половом отборе». Возможно, что Ницше был знаком с этой книгой лишь понаслышке – например, от Рэ [5]. По крайней мере, сомнительно, чтобы он мог хорошо читать по-английски. Однако мы точно знаем, что он читал статью Дарвина «Биографический очерк ребенка» [6]. Это короткая статья, рассматривающая вопрос первых проявлений морали. Дарвин рассказывает, как встретил своего двухлетнего сына Уильяма, выходящего из столовой «с блестящими глазами и с каким-то странным, напускным видом». Ребенок стянул немного сахара. Дарвин заключил, что дискомфорт ребенка был связан с фрустрированным желанием угодить: он уже обрел способность связывать прошлые и будущие события. Дело было не в страхе наказания, поскольку ребенок «никогда не был наказан». Для Рэ статья доказывала второй принцип его докторской диссертации: совесть не имеет трансцендентного источника. Ницше собирался написать об этом целую книгу – как он выражался, исследование происхождения морали.