В октябре он отметил двадцать седьмой день рождения. Через месяц он написал взволнованное письмо Карлу фон Герсдорфу, своему школьному другу по Пфорте, где уведомлял, что «великолепный Фрицш» принял книгу и обещал опубликовать к Рождеству. Ницше торжествующе рассказывал фон Герсдорфу:
«Оформление книги будет повторять вагнеровскую “Цель оперы” – радуйся со мною! Это значит, что там найдется достаточно места для славной виньетки: передай это своему другу-художнику вместе с моими наилучшими пожеланиями. Сними с полки книгу Вагнера, открой титульный лист и посмотри сам, сколько места мы можем уделить:
The
Birth of Tragedy
from the Spirit of Music
by
Dr. Friedrich Nietzsche
Professor of Classical Philology
Leipzig Fritzsch[20]
Я сейчас вполне уверен, что книга будет прекрасно расходиться, а человек, который возьмет на себя подготовку виньетки, увенчает себя бессмертной славой.
А теперь другие новости. Представь себе, дорогой друг, какие странные плоды принесли мне эти чудесные дни нашего воссоединения на каникулах: я сочинил длинную композицию для двух фортепиано, в которой все пронизано духом теплой, согретой солнцем осени. Поскольку она отсылает к временам юности, то называется “Отражение кануна Нового года: с псалмом, крестьянским танцем и полуночными колоколами”. Это чудесное название… На Рождество музыка будет представлена фрау Вагнер в качестве сюрприза… Я ничего не сочинял вот уже шесть лет, но эта осень снова вдохновила меня. При должном исполнении музыка продлится 20 минут» [11].
Его эйфория продолжалась недолго. Гравер, которому было предложено обессмертить себя виньеткой, отказался от работы – пришлось искать другого. Превосходный Фрицш напечатал текст меньшим шрифтом, чем вагнеровскую «Цель оперы», так что книга заняла 140 страниц и оказалась более тонкой и на вид менее внушительной, чем надеялся Ницше, напоминая скорее какой-то буклет. Кроме того, Вагнер рассердился на то, что Ницше обратился к его издателю, не посоветовавшись сперва с ним. Из-за этого казалось, что между ними наметился какой-то разлад, а ведь Ницше был ярым пропагандистом Вагнера.
Ницше отклонил предложение приехать на Рождество в Трибшен, объяснив, что ему нужно время, чтобы обдумать новый курс лекций о будущем образовательных учреждений, хотя легко мог бы заняться этим в Denkstube. На самом деле, как он конфиденциально признался Эрвину Роде, ему нужно было время, чтобы подготовиться к вердикту Вагнера по поводу музыкального сочинения, которое он прислал. «Я волнуюсь, не зная, что он скажет о моей музыке» [12].
Ницше считал себя композитором не без таланта и надеялся на одобрение Вагнера. Когда в Трибшене Ганс Рихтер и Козима сели за фортепиано, чтобы сыграть Вагнеру этот дуэт, маэстро беспокойно ерзал все двадцать минут, что звучала музыка. Пьеса была типичной для фортепианных сочинений Ницше того периода, представляя собой попурри из Баха, Шуберта, Листа и Вагнера. Отрывочные, излишне эмоциональные и почти лишенные развития, эти сочинения неизменно побуждают думать, что живи он немного позже, то добился бы успехов как создатель сопроводительной музыки для немого кино. Но как бы ни смеялись Вагнер и Козима между собой, они скрыли это от друга. Она поблагодарила Ницше за «прекрасное письмо», прилагавшееся к подарку, но вообще не упомянула о самой музыке.
Оказавшись в Базеле на Рождество, одинокий Ницше лишь с помощью какого-то случайного маляра сумел открыть огромный ящик, посланный его матерью. Франциска наконец-то разбогатела, получив наследство после смерти тетушек. Это позволило ей приобрести весь дом в Наумбурге и сдавать комнаты постояльцам.
Тем Рождеством Франциска, движимая миссионерским духом, решила послать своему нетвердому в вере сыну большое изображение Мадонны, написанное маслом итальянским мастером. Проводя долгие рождественские дни в полном одиночестве, Ницше имел достаточно времени на составление благодарственного письма, куда вошло описание того, как традиционно он обставил свою квартиру: «Конечно, “Мадонна” будет висеть над диваном; над пианино будет большой портрет Эразма Роттердамского кисти Гольбейна; над книжным столиком у камина – папа Ричль и Шопенгауэр. В общем… я благодарю тебя от всего сердца… кажется, что эта картина невольно влечет меня в Италию, я почти уже подумал, что ты послала ее мне, чтобы заманить меня туда. Единственный ответ, который я могу дать этому аполлоническому действию, – дионисийский, своей новогодней музыкальной пьесой, а затем я рассчитываю на аполлонически-дионисийский двойной эффект от своей книги, которая тоже будет опубликована на Новый год».
Далее в письме он благодарит мать за присланные расческу, щетку для волос, щетку для одежды, которая, правда, «мягковата», хорошие носки и множество имбирных пряников в ярких упаковках [13]. В то же время он пишет игривое письмо своему другу детства Густаву Кругу, которому рассказывает, что «Рождение трагедии» выйдет на Новый год, и предупреждает примерно в том же тоне и выражениях, как и десять лет назад, когда отправлял ему «омерзительный» непристойный роман «Эвфорион»: «О! Это гадкая и грубая книга. Читай ее тайно, запершись в своей комнате» [14].
Читать письма, отправленные им в то Рождество, и не сочувствовать ему из-за общей неопределенности, что творилась вокруг, невозможно. Никто не изъяснялся с ним прямо.
Все, как и он сам, играли какие-то роли, все носили маски, причем разные для каждого случая. Он временно позабыл о руководящем принципе, который усвоил в студенческие годы из оды Пиндара: «Будь, каков есть!»
Наконец книга вышла, и 2 января 1872 года Ницше смог послать ее Вагнеру с сопроводительным письмом, где рассказывал, что ее издание отсрочили «силы судьбы, с которыми невозможно установить какую-то прочную связь»:
«На каждой странице вы увидите, что я просто хотел поблагодарить вас за все, что вы мне дали; меня лишь снедают сомнения в том, всегда ли я правильно использовал все данное.
С самой горячей благодарностью за вашу любовь – есть, был и останусь вашим верным Фридрихом Ницше».
Это было самое откровенное, самое страстное письмо, что он когда-либо писал. К счастью, после получения книги Вагнер с обратной почтой ответил:
«Дорогой друг! Я никогда не читал более прекрасной книги. Все просто превосходно! Я сказал Козиме, что после нее вы занимаете следующее место в моем сердце, а за вами, на почтительном отдалении, следует Ленбах, который создал мой поразительно похожий портрет! До встречи! Приезжайте к нам побыстрее – устроим дионисийское веселье!»
Козима тоже написала восторженное письмо, не сдерживаясь в похвалах книге. Она сочла текст глубоким, поэтическим и прекрасным и утверждала, что книга дала ей ответы на все вопросы ее внутренней жизни. Выражаемые в письме чувства она испытывала на самом деле: в личном дневнике она тоже называет книгу «просто великолепной» и пишет, что они с Вагнером чуть не разорвали книгу надвое, когда буквально дрались за то, чтобы забрать себе экземпляр.
Ницше отправил книгу и Листу. Он тоже высоко оценил ее, ответив, среди прочего, что никогда не встречал лучшего определения искусства. Похвалы поступали и в письмах от разных титулованных дам и господ – баронов и баронесс, которые, возможно, ничего в книге и не поняли, но посчитали своим долгом подтвердить в самых тривиальных выражениях, что находятся в лагере Вагнера и короля Людвига, противостоя всему миру. Профессиональные философы и филологи книгу проигнорировали, рецензий в прессе тоже не было. Он в волнении ждал. Вокруг книги сгущалась атмосфера гнетущего и неприятного молчания в обществе. «Как будто я совершил какое-то преступление», – писал он.
Впрочем, его разум отвлекался на подготовку лекций об образовании, которые помешали ему провести Рождество в Трибшене. Академическое общество Базеля проводило публичные лекции уже много лет. Каждой зимой вниманию всех желающих предлагалась программа из 30–40 лекций. Первую лекцию Ницше 16 января посетили около трехсот человек. Они прослушали выступление с большим интересом и пришли вновь.
