Ну все. С меня хватит. Решение пришло быстро. Я ухватила камеру, изо всех сил дернула – и выдрала ее из стены. За камерой, словно кишки, потянулись провода. Голубая лампочка побледнела и медленно погасла. Я положила камеру на пол, схватила металлическую табуретку и прицелилась. Первый удар пришелся по полу, сантиметрах в десяти от камеры, второй оказался удачным. От камеры откололся кусок черного пластика. Следующий удар пришелся по объективу; стекло мелко брызнуло, на пол посыпались осколки. Если кто-нибудь наблюдает за мной сейчас, он или она поймет, что я обнаружила камеру. Но мне было плевать, теперь все это не имело значения. Потом я непослушными руками натянула одежду, сунула пистолет за пояс сзади и полезла наверх, к люку.

Какое-то время я лежала в морозильной камере, код то вспоминался, то снова забывался, однако в конце концов мне удалось открыть крышку. Я выбралась в медпункт и дальше, в холл. В доме стояла тишина, словно он и правда спал. Не только жильцы, а сам дом. Я открыла входную дверь. У меня было подростковое чувство, что я крадусь пьяная в дом так, чтобы Нур не заметила, только теперь я выскальзывала из дома. Едва оказавшись на крыльце, я поняла, насколько похолодало. Ветер больше не дул с ураганной силой, но оставался ледяным, враждебным. Для человека, одетого в рубашку и джинсы, температура была непереносимой, но стужа как будто не действовала на меня. В первый раз за двое суток я вне дома и меня можно увидеть – странное чувство, словно переодеваешься на площади.

В предутренних сумерках я стояла босая на лужайке перед домом и смотрела на море, пустынное, куда ни глянь. Бежать было некуда, не было двери, в которую можно постучать, не было спасателей, которым можно позвонить. Мне начало казаться, что я снова в лагере в Кызылкуме. Как будто я оттуда не уезжала.

От холода ноги потихоньку теряли чувствительность; я пыталась сообразить, что делать дальше. Мне пришло в голову, что стоит поговорить с Юном. Что бы ни происходило на острове, Юн, кажется, в этом не замешан. Или же он был куда лучшим актером, чем казалось. С момента моего исчезновения я видела его по-настоящему растерянным и в отчаянии от произошедшего. Я повернулась и снова вошла в дом, пытаясь придумать, как объяснить Юну, что я не умерла, но потом решила, что он и сам это заметит – стало быть, объяснения излишни.

Как можно тише и незаметнее я прокралась вверх по широкой лестнице, ведя рукой по вычурной резьбе, а в коридоре свернула налево, подальше от крыла, где располагались комнаты Генри и Лотты. Я подошла к тяжелой деревянной двери, ведущей в комнату Юна, набрала в грудь воздуху и постучала. Никто не ответил. Я не решилась стучать еще раз, стук выходил слишком громким, и просто взялась за дверную ручку. Дверь оказалась не заперта. Я заглянула в комнату, и дверь сама собой с тихим скрипом открылась полностью. Неразобранная кровать, разбросанная одежда. В остальном в комнате было пусто. Я сделала несколько шагов. Дверь в ванную приоткрыта, но там тоже никого. Черный кожаный несессер балансировал на краю раковины, на полу валялись полотенца. Крышка унитаза поднята, сиденье – тоже. Юна нигде не было.

Откуда исходит звук, я не поняла. Рука потянулась за спину, к пистолету, пальцы обхватили рукоятку. Пистолет был холодный и тяжелый. Я осторожно выскользнула в коридор. Дверь в комнату Генри стояла приоткрытой. Голова у меня была легкой, сердце тяжело билось, что-то липкое попало в глаза, и я не сразу поняла, что это пот, стекавший у меня со лба. Я вся была в холодном поту. Подойдя к комнате Генри, я заглянула внутрь. Лотта лежала в кровати, скрытая одеялом.

– Лотта! Лотта!

Я пыталась шептать, но не поняла, прозвучали слова или нет. Лотта не ответила. Я подошла к кровати. Лотта лежала спиной ко мне, из-под одеяла высовывался уголок махрового халата. Я тронула ее за плечо. Никакой реакции. Я потрясла чуть сильнее, и Лотта безжизненно перевалилась на спину. Я закричала, зовя ее по имени, сильно встряхнула ее, но ничего не произошло. Сердце стучало где-то в ушах так, словно мимо меня шел товарный поезд. Я пыталась думать, но казалось, что на самом деле думать больше не нужно. Был только один ответ на все вопросы, один-единственный. Я услышала у себя за спиной звук и обернулась. Оружие странно оттягивало руку.

В дверях стоял Генри. Рука у меня дрожала, когда я прицелилась в него, и мне пришлось держать оружие обеими руками. Несколько секунд мы не отрываясь смотрели друг на друга и молчали.

– Значит, это был ты, – сказала я наконец.

Собственный голос как-то странно прозвучал у меня в ушах.

– Да, я, – тихо ответил Генри. – Но это не то, что ты думаешь. Положи оружие, и я все объясню.

Он сделал полшага вперед. Я сняла пистолет с предохранителя.

– Не подходи. Не подходи, мать твою.

Генри не двигался.

– Анна, – тихо и сосредоточенно заговорил он. – Положи оружие. Я объясню. Ты сейчас – не ты. Что именно ты приняла?

Он сделал еще полшага вперед.

– НЕ ПОДХОДИ! – крикнула я.

Пот затекал мне в глаза, тело казалось холодным и липким. Оружие было нелепо тяжелым, руки у меня заметно дрожали.

– Оружие и мое досье в сейфе! – выдавила я. – Люди пропадают один за другим! Ты знал, ты все время знал, это ведь ты ударил меня в медпункте, да?

– Да. Я.

– И ты убрал остальных?

– Да, я, но Анна, послушай, пожалуйста, это не то, что ты думаешь, ты только положи оружие…

Он вдруг рванулся ко мне, протянул руку к оружию. Я зажмурилась и нажала на спусковой крючок.

Генри отбросило к самой стене, и он медленно съехал вниз. Изо лба стекал ручеек крови. На стене остались красные полосы. На полу виднелось что-то серовато-белое. Тело несколько раз дернулось, Генри еще осел и остался полулежать, словно кукла, брошенная в углу. Направив дуло в пол, я вышла из комнаты – в коридор, вниз по лестнице и в дверь.

День обещал быть чудесным. Ветер утих, в завесе туч появились просветы. Несколько лучей восходящего солнца упало на траву, которая волшебно засветилась серебристо-серым. Я шла босиком по траве вдоль тропинки, потом спустилась к краю скалы. Морские птицы ныряли в воду, солнечные блики плясали на волнах, словно косяк золотых рыбок плавал кругами прямо у поверхности. Я села на обрыве, свесив ноги, и увидела, что штанины высоко забрызганы кровью. Далеко внизу волны в белой пене накатывались на камни, и крутились в водоворотах пряди морской травы. Я всмотрелась в морскую даль. На горизонте показался вертолет. Сначала – один. Потом два.

У полковника Пера Улофа Энмарка, сидевшего напротив них, был измученный вид: глаза покраснели, а тело висело на скелете, словно тяжелое одеяло на слабой ветке. Казалось, он едва может сидеть. Вокруг полковника распространялся слабый, но безошибочный запах запоя. Полковнику, кажется, было все равно.

Начал он, дознаватель. Они так договорились. Старые военные часто предпочитают говорить с мужчинами. Он потянулся к диктофону, нажал кнопку и немного нагнулся, словно не доверял способности диктофона улавливать звук в пространстве.

– Начинаем запись. Первый допрос полковника Энмарка. Сначала я хочу поблагодарить вас за то, что вы уделили нам время.

– Полагаю, выбор у меня невелик. – Голос Полковника звучал устало, под стать тому, как выглядел Полковник.

– Разумеется, вы сможете уйти, когда пожелаете. – Теперь и она вставила словечко.

– Как великодушно с вашей стороны, – сказал Полковник.

И замолчал. Он явно не собирался облегчать им задачу. Какое-то время было тихо, потом она незаметно толкнула его в бок. Начинать все-таки надо.

– Итак? – вопросительно сказал дознаватель.

– Итак? – отозвался Полковник.