Лохов бывал в совхозе в командировках по нескончаемым шефским делам и просьбам. Всегда останавливался у тётки, привозил какие-никакие по нынешним временам гостинцы. Тётка ахала, всплакивала, вспоминая невесть куда сгинувшего муженька, но потом непременно просила племянника: «Ты, Шура, присылай лучше, чего тягать-то? И ящички сгодятся, для рассады…»

Он понимающе и снисходительно улыбался, зная, кто растит рассаду, но кивал: вышлю, мол, в следующий раз. Давно догадался он о причине этих просьб единственной своей близкой родственницы и оттого, жалея тётю Маню, прощал ей весь ее «бизнес». Хоть и не жалуется всерьёз, что одна тянется тут, а доживёшь до годков её – и сам, не дай Бог, узнаешь, почему не своя печь греет худо всегда… Рассказывали ему, что когда приходило извещение на посылку иль залетал переводик от приёмной дочки с Севера, с которой она лет уж десять не виделась, то шла тётя Маня на почту довольная, выбирая момент, чтоб народу побольше там было, и долго говорила с бабами, что вот, мол, как помнят о ней, не бросают, средств не жалеют…

На почтамте Лохов встал в длинную очередь, которая почти не двигалась, а лишь переминалась с ноги на ногу. Оказывается, приказ вышел – продуктовые посылки временно не брать, карантин какой-то установили, и у стойки с круглыми весами был затор, то и дело всплёскивала ругань.

Лохов отошёл в сторонку и на всякий случай перебрал посылку: сушку и дрожжи накрыл чаем, платками, сверху уложил лекарства, углы утыкал газетами, чтоб не затарахтели бублики, не выдали.

Впереди него стояла сухонькая женщина, ещё не старая, держа в руках маленький ящик, уже аккуратно, по-домашнему обшитый. Она тревожно поглядывала в сторону весов, раза два подходила к вывешенному объявлению, где начальство доносило до своих городских чад очередное принятое постановление. Было ясно, что в посылке у неё было что-то «запретное».

Встав в очередь, женщина повернулась к Лохову:

– Вот ведь, удумали… Как же теперь?

– А что у вас там?

– Да сала два килограмма… хорошее… с рынка… И носки сыну шерстяные. Хотела папирос ещё, да не нашла нигде. Вот ведь удумали, – повторила она.

– А вы скажите, что, мол, туфли там или ещё чего, – предложил Лохов.

– Да что вы, вдруг вспорют, стыда не оберёшься… Вот ведь…

Лохов внимательно глянул на заботливо обшитый ящичек и невольно вздрогнул: посылка направлялась в тот самый тёткин совхоз. Круглыми аккуратными буквами был выведен адрес и получатель: «Литюгин Юрий Степанович».

– Вы знаете, – улыбнулся женщине Лохов, – а я ведь тоже в Зареченский шлю. – И показал для верности свою посылку.

– Да что вы! – как-то облегчённо сказала женщина и тоже улыбнулась, будто посылку её уже приняли.

– Вы не уходите, может, проскочим, – подбодрил Лохов.

За стойкой управлялась с ящиками и белыми мешочками молоденькая работница, бледная, с заметно подкрашенными щеками. Она ничего не спрашивала у людей, ловко ставила посылки на весы, быстро записывала, наклеивала, сургучила. Спрашивала, зорко глядя не на посылки, а на отправителей, женщина постарше, полноватая, в высокой вязаной жёлтой шапке, которую она то и дело поправляла, смахивая со лба упрямую кудряшку. Лохов удивлялся – как безошибочно она угадывала «нарушителей». Потихоньку подошла и их очередь.

– Что у вас там? – спросила она женщину, явно недовольная аккуратной обшивкой ящичка.

– Да мы вместе на один адрес… – вдруг подался вперёд Лохов, глядя «хозяйке» прямо в глаза. – Там у мамаши туфли и носки, а у меня вот, глядите…

Уверенно взяв у женщины ящичек, Лохов сам поставил его на поднос весов, а свой подвинул ближе к контролёрше. В глазах у «хозяйки» мелькнула какая-то охотничья радость.

– Не командуйте тут, сами разберёмся. Ну-ка, Нина, дай ножницы.

Женщина сразу сникла, руки у неё задрожали.

– Дочка, там это… носки тёплые… сыну… Нет носков-то в магазинах… И… сало…

Охотничья радость перешла в удовлетворённое спокойствие. Плечи контролерши распрямились, жёлтая шапка, казалось, ещё выросла.

– Оно твёрдое, сало… не пропадёт на морозе-то… Я его в два кулька завернула. И проверенное, с рынка. Сами знаете, как сейчас в деревне с продуктами… – тихо продолжала женщина.

Но контролёрша не слушала её, она готовилась выдать тираду Лохову. Правда, за ним стоял видный человек, полковник, в папахе…

– Безобразие! – густым голосом сказал полковник.

Никто не понял, что он имел в виду: то ли решение исполкомовское, то ли бессовестных нарушителей.

Сзади стали напирать голосами на контролёршу. Косясь на полковника, та сухо объявила:

– Закрытые посылки не рассматриваем, только в открытом виде, с описью. А вам, гражданка, ясно говорю: продукты выньте, а носки и бандеролью выслать можно, пройдите в главный зал.

Бледная девушка между тем уже обработала лоховскую посылку и кинула её на уныло скрипящую ленту транспортёра. Контролёрша сверкнула глазами на Лохова, но промолчала и начала аккуратно рыться в посылке полковника.

– Безобразие! – снова прогудел тот.

– А мы, что ль, карантин этот выдумали? – затряслась жёлтая шапка. – Туда пишите, в исполком, в редакцию. Две недели крик стоит, с ног уже падаем. Продуктов в деревне мало… Всё город сожрал! Знаем их, куркулей, наглядишься на рынке. Мослы последние по десятке гонят. Динамиту им, кулакам, посылать надо!..

– Это уже терроризм, – улыбаясь, поправил папаху полковник.

Но в очереди никто не засмеялся, будто не расслышали…

Лохов догнал женщину уже перед выходом, на ступеньках.

– Извините, что вышло так… Моя проскочила под шумок. Не надо было встревать мне… Вот гидра!

– Ничего, ничего, – женщина остановилась, переложила сетку с ящичком в другую руку. – Их, наверное, тоже ругают, если обнаружат. Снимут карантин этот скоро, по телевизору говорили. Да хотелось к празднику… Вот ведь…

– Извините, – повторил Лохов. – А как вас зовут?

– Анной Ивановной.

– Анна Ивановна, я через недельку еду в Зареченский, по делам, могу посылку сыну вашему… Вы не беспокойтесь, доставлю в сохранности. Прямо к Рождеству получится. И тратиться не надо вам. Ну как, доверите?

– Что вы такое говорите… в сохранности… Обязывать мне вас неудобно. Ну, если не сложно…

– Да какие сложности, я на машине поеду, не оттянет. Давайте, давайте, не думайте.

Анна Ивановна поставила авоську на широкие мраморные перила, вздохнула.

– Он, сын, в строителях там… Вы, если его по адресу не будет, то прямо на работу. Только он во временной бригаде, не в местной…

– Найду, найду, – вынимая ящичек из авоськи, сказал Лохов. – А на словах передать что? Записку, может, вложите?

– Напишет пусть. Скажите, что здорова я… Пусть приедет на денёк хоть. Спасибо вам, выручили. Самой мне ехать как, по погоде такой? Тут до дома еле доскальзываешь… Вот ведь…

После Нового года упал на город снег, прополз морозец. Дорожная хлюпь умолкла, скрылась. Лохова вызвали в техотдел и снарядили к подшефным.

В Зареченском он остановил машину у правления, спросил о строителях. Послали на край поселка, где неторопкими силами сезонников возводилось несколько одинаковых домиков.

Выйдя из машины, Лохов увидел двух молодых мужчин, те сидели на брёвнах у одного из недостроенных домиков, курили. На фуфайке одного из них, хлоркой видать, было выведено – «Адидас», другой был в легковатой по зиме болоньевой куртёшке и кирзовых сапогах.

– Привет ударникам! – по-свойски сказал Лохов, доставая непочатую пачку индийских сигарет.

– Ого! – хрипнул Адидас. – Меняем на стратегические запасы. Давай, Юрок, язвуху.

Напарник Адидаса нырнул во внутренний карман куртки, достал грязноватую пачку махорки.

– Вот, товарищ, не побрезгуйте, фирма «Крупка», сто затяжек – и нету ляжек. Говорят, из армейских сусеков, восемь лет выдержки. Заложили, значит, в год светлой памяти маршала Брежнева…

Стало ясно, что трудовой день преобразователи села начали не с чая.