Восьмистишия Колесница восьмистиший 1 Бабочка двухметрового роста, А во рту пахлава, халва. Бабочку эту зовут непросто — Бабочка мертвая голова. А крыла такие, что враз достанет Аж до Господа – и к чему тут звездный конвой, Если она кружить над Ним станет Своей мертвою головой? 2 Восьмистишия – они, как стрижи, Режут этот пьяный вокзал. Жизнь не во лжи, но поле во ржи, Как Сэлинджер бы не сказал. Пусть не спасешься от непогод, Но поймешь, кто герольд, кто скальд, — Так бы, наверное, сказал Скотт, Разумеется, Фицджеральд. 3 Кому вершки, кому корешки — Не вырваться из небесного плена. Не боги ведь обжигают горшки, Когда и земля по колено. И нужно просто наесться всласть Клубникою и ежевикой, И только тогда к тебе вернется страсть, Ставшая нежной и дикой. 4 Офелия пусть плывет Средь лилий и средь кубышек. Ее ведь не смерть зовет, А нежности горькой излишек. Но что пред жизнью дрожать — Жизни смешна гримаса. Ей надо было б рожать, Но не от Гамлета, от Фортинбраса. 5 Это что за напасть — Хоть плачь в ночи, хоть хрипи, да Страсть никому не украсть Ни у Софокла, ни у Еврипида. Все уходит на дно — И Электра, и рыба любая. Остается только одно — Любовь, как всегда, слепая. 6 Ночь то заплачет, то замолчит В клетке своей шелестящей. Зверь улыбается и рычит — Страшный зверь, настоящий. Ангелы ходят да под окном, Хорошо так ходят, без фальши. А думается только лишь об одном — Как бы сбежать подальше. 7 Не читай эту жизнь с листа, Клубника лесная тебя похоронит, А потом, ты знаешь, никто не тронет Ни ее, ни твои уста. А что жизнь твоя оказалась пуста, В том не повинны ни зло, ни добро. Нет, Вспомни-ка лучше, дружок, Христа — Он один голову свою на твою грудь уронит. 8 Не приснится такое даже синице — При чем тут Фетисов плес? Пусть будет восемь колес в колеснице, Пусть будет восемь колес. И пусть плывут эти злые кони, Пусть небо пьют караси За счастьем в погоне, за жизнью в погоне — Как весело все на Руси! «Ночь приходит и уходит…» Ночь приходит и уходит, Звезды спят, и спят, и спят, Пароходик волжский ходит, Осетры на дне хрипят. И, сверкнув огонь-очами, Браконьеры жгут костры, Чтоб не плакали ночами Горестные осетры. «Зима идет, снежок. Доколь на…» Зима идет, снежок. Доколь на Судьбу пенять, толкать ее плечом? Снежинка, как всегда, шестиугольна, И Кеплер Иоганн тут ни при чем. Придет весна, пролески таять будут Во рту и в сердце горестном твоем. И о тебе, хорошей, не забудут Деревья, мхи, покамест мы вдвоем. «Понимаю матерщину дворника…» Понимаю матерщину дворника — Снег, метель и прочая пурга. Снег – он будет все идти до вторника, А быть может, и до четверга. К воскресенью только успокоится, Будет тихо во дворе лежать. И метель, как белая покойница, Дворнику не будет угрожать. «Дважды два или трижды три…» Дважды два или трижды три — Цифры иногда убивают… А космос у нас внутри, И он, знаешь, не убывает. Волосы Вероники щекочут мех Медвежат, неуклюжих, небесных. И отовсюду слышится смех Звезд, отчаянных и отвесных. «Писал бы ты лучше прозу…» Писал бы ты лучше прозу — Гляди, вечера тихи. Да нет уж, лучше с морозу Не прозу, а лишь стихи. В них нету жирной похлебки, И сытости нет уже. Есть только цветы кровохлебки, Выросшие в душе. «Гроздь снегирей на твоей ладошке…» Гроздь снегирей на твоей ладошке, Яблок румяная стая, А еще гуляют белые кошки, В жизнь мою прорастая. А потом чечевичная лишь похлебка В чашке, полной смысла простого, Да еще багровая кровохлебка На дне стакана пустого. |
