«Последний день зимы – он, словно сон, глубок…» Последний день зимы – он, словно сон, глубок, Мерцает иней на деревьях снежных, Душа горит от мыслей неизбежных, И все кругом молчит, а говорит лишь Бог. И снегири рассеянно висят, Краснея от стыда на ветках голых, И, путаясь в растерянных глаголах, Слепые бабочки опять влетают в сад. И можно взять всю эту жизнь взаймы И растерять во тьме пустынных комнат. Весна придет наутро, но запомнит Все сущее последний день зимы. «Светлый дождик прошел вчерашний…» Светлый дождик прошел вчерашний И над церковью, и над пашней — Колосится звонкая рожь Над телами и над делами, Над небесными куполами — Но вот купола не трожь! Жаворонок нежный в веселом небе Думает о грядущем хлебе, О пшенице и об овсе, Бабы думают о метеосводке, Мужики – о дешевой водке, О Христе не думают все. День воскресный очень уж славный, Да такой, что любой православный В храм пойдет – зазвенят купола, Хряк почешется сонной мордой О косяк, и сразу же твердой Будет жизнь, если раньше была. «Шелест молнии, вспышки грома…» Шелест молнии, вспышки грома, Детский плач и девичий смех, И звенит, как после погрома, Благодать без всяких помех. Что там будет еще, не скажешь, Бог, сердитый во все времена? И кого Ты теперь накажешь, Если наша печаль одна? Если сердце угрюмо бьется И закусывает удила. Если солнце на дне колодца Греет медленные тела. И глядим мы на землю кротко, И плывут, как будто во сне, Ада мутная сковородка, Рая яблоки на сосне. «Снежинки на ресницах тают…» Снежинки на ресницах тают, Стрижи над городом летают, И не лукавят, и не лгут, А просто небушко стригут. И вот уж небосвод подстрижен И тем нисколько не обижен, Напротив, радостен вполне… Подстричься надобно и мне. «Не времена милы, милы пространства…» Не времена милы, милы пространства И дух высокого непостоянства, Ведущий нас то к лесу, то к избе Бревенчатой, то к радостному храму, В котором мы, да не имея сраму, Гуляем как-то сами по себе. Пусть голубочки белые воркуют, Пусть ангелы веселые ликуют, И пусть Господь смеется в небесах, И жаворонок пусть порхает в небе, Не думая о завтрашнем о хлебе, — И что с того, что наша жизнь в слезах?! «Гроздь винограда, грусть…»
Гроздь винограда, грусть Дрозда и кувшинки страсть Белая, а корысть В том, чтоб любовь не украсть, Чтобы душу мою не загрызть — Пусть Бог жизнь продолжает прясть. «Слепая ласточка закроет мне глаза…» Слепая ласточка закроет мне глаза — Не Мандельштам, а, кажется, Тиресий Возникнет средь прозрачных этих взвесей, И будет так чиста его слеза! Вот виноград, вот вертоград далекий, Вот ангелы порхают там и тут. Осины сквозь Иуду прорастут, А что Христос? Как прежде одинокий. А с кем любовь? С тобой, Христос. С тобой И братья, и Мария Магдалина, И Господом обещанная глина. Но кто пойдет теперь с тобой? Любой. По небу аки посуху. В хлеву Останется овца. А там Египет. Отчизна выпита, и воздух выпит Архангелом. А я-то что реву? Смоковницы и Гефсиманский сад, Потом петух орет четыре раза, Петр камень в карты выбросит, зараза, А смоквы все висят, висят, висят. Слепая ласточка опять заголосит И молвит, бледная: живи, дружок, покуда На горестной осине лишь Иуда, А не Христос рассерженный висит. «А Создателю вновь хвала…» А Создателю вновь хвала — Его желчь отыщешь с трудом. Вот твой храм, сгоревший дотла, Вот твой странноприимный дом. И в серебряной нищете Что же делать, Господь, прости, Горемычному сироте? Разве руки крестом сплести. Из-за пазухи нож кривой Ночь достанет, станет, как зверь. Ты поверишь, что я живой? Умоляю тебя, поверь! «Я живу, как Бальзак и как Пушкин, в долг…» Я живу, как Бальзак и как Пушкин, в долг, Я родился почти в сорочьей сорочке, Потому и никак не возьму я в толк, Откуда берутся эти вот строчки. Откуда грешная эта земля, Откуда безгрешная эта корова — Для смерти для, для бессмертья для Иль для святого небесного крова? Я иду по берегу державной реки, Так иду, по самому краю. Ловят рыбу радостные рыбаки, А я рассвет выбираю. А еще сирень, что на берегу, Белая, словно печаль былого. Я ее, милую, сберегу, Только об этом ни слова. |
