Через месяц пути все, что произошло с Хью на галере шейха, сам Богаэтдин, его юный любовник и та ночь, неразрывно связанная в сознании Хьюго с адской жарой восточной бани, отошли, стерлись, отодвинутые простотой и безыскусностью жизни в пути и суровостью северной зимы. Тогда рыцарю начинало казаться, что очищение, о котором он просил небеса, было даровано ему, но уже на следующую ночь ему снились тяжелые маятные сны, исполненные похоти и запретных забав. Слишком богатое воображение подводило своего хозяина. Он просыпался с бешено бьющимся сердцем, убежденный, что теплое тело, прижавшееся к его боку — это вновь маленький сладострастный грек. Но в неверном призрачно-размытом свете морозного утра видел рядом с собой лишь волка, а напротив замершего отрешенно старого финна.

Старик заметно ослабел, и к вечеру уставал так, что добросердечный англичанин подставлял ему спину и тащил на себе, пока не выбивался из сил сам. Обоих гнали вперед мощные чувства, почти инстинкты. Один шел за смертью, другой за любовью, с которой связывал саму жизнь. Хьюго уже давно сбился со счета, не представляя не то что какое нынче число, но даже месяц. Теперь имело смысл только то, что сейчас зима, а после наступит весна, ее же в свою очередь сменит лето, чтобы утонуть в объятиях осени, которой раз за разом суждено умирать, сраженной морозами, и быть похороненной под толщей белоснежных искристых снегов.

Особо тяжело стало Хью в полярную ночь, когда солнце перестало подниматься над горизонтом, лишь едва подсвечивая из-за его размытой линии мутное серое небо. Казалось бы — чего такого? Но вездесущая серость, похоже, обладала способностью забираться в саму душу, выпивая из нее радость. В такие дни Хьюго думал, что путь его бесконечен, как эта ночь, что теперь до скончания века он так и будет идти следом за серебристо-серым волком, неся на себе умирающего старика, подгоняемый пронизывающим ветром и влекомый далеким образом прекрасной светловолосой женщины.

Хью испытал что-то вроде шока, когда снежная равнина, которой они шли весь этот день, внезапно кончилась, оборвавшись у седого северного моря… Еще через два дня они, наконец, достигли родного селения старого финна. А уже к вечеру Хью позвали в его ярангу. Старик лежал, бережно укрытый меховым одеялом, рядом собралась вся его семья, к которой он и стремился, желая повидать перед смертью. Гилфорд присел рядом с постелью. Некоторое время старик смотрел ему в лицо своими узкими глазами, в которых уже отражалась вечность. Потом негромко окликнул волка. За все время пути Хью так и не удалось разобрать его кличку. Зверь приблизился и невозмутимо-отстраненно остановился рядом, всем своим видом говоря: «Я по-прежнему независим».

Старик погладил его лобастую голову, а потом, взяв руку Хьюго, положил ее псу на холку. Зверь оскалился, но стерпел. Финн отстранился, кивнул и что-то долго говорил, обращаясь не к человеку, а к зверю. Волк все еще скалился, прижимая уши и искоса поглядывая на огромного человека со странными серыми глазами, чья тяжелая рука покоилась на его спине. Хью мог лишь догадываться о том, что происходило между хозяином и псом, но когда на следующее утро, узнав о смерти старого финна, он собрался в путь, волк пошел вместе с ним…

Дальнейшая дорога, которую Хью считал самой легкой частью своего пути — что там, знай, иди вдоль моря — едва не стала для него смертельной. Вещи, бывшие для старого финна простыми и естественными, теперь становились для Хьюго проблемой — разжечь костер, да и просто найти для него сухие, годные для растопки дрова удавалось с трудом, добыть пропитание — еще большая сложность. Раньше англичанину казалось, что леса Норвегии просто кишат зверьем, а теперь они опустели, словно заколдованные. Человеку с псом частенько приходилось совсем туго.

Потом волк просто начал исчезать, возвращаясь к вечеру сыто облизываясь и щуря глаза на огонь. Когда же в один из дней он притащил новому бестолковому хозяину половинку тушки зайца, Хью едва не расплакался от бессилия и стыда. Пока он жарил и с жадностью ел принесенное псом мясо, тот не сводил с него презрительно-высокомерного взгляда. Дальнейшие события не прибавили рыцарю уважения в глазах его независимого спутника.

Хью вздрогнул, будто просыпаясь, и, с трудом вернувшись к действительности, осознал, что все еще сидит в теплой ванне Тир. Дошел! Не замерз! Не умер с голоду! Добрался… И вот она. Рядом. Такая родная, любимая, с его еще не рожденным ребенком под сердцем, а у ее ног волк…

— Эй, Брут! Предатель! Иди сюда, а то воняешь почти как я.

Вместе с Тир ему не сразу, но удалось затащить пса в воду и вымыть, хотя тот и успел снова вцепиться в руку хозяину. Однако Хью был так счастлив, что даже это не смогло испортить ему настроение. Поменяв воду, он с наслаждением вымылся сам, что-то фальшиво напевая себе под нос и поглядывая на Тир, которая заливисто смеялась, слыша его рулады. А после забрался в приготовленную для него широкую постель молодой хозяйки и, уже сонно щуря глаза, похлопал рядом с собой по кровати.

— Полежи со мной.

Она устроилась рядом поверх одеяла, и Хью, блаженно улыбаясь, обнял ее.

— Какая ты теперь круглая. Аса была права. Платье не подойдет.

— Что за платье?

Но рыцарь уже спал. Тир еще полежала рядом, недоверчиво глядя ему в лицо.

«Неужели это и в самом деле Хью? Как будто и не было этого расставания. Спит… Мой…»

А потом тихонько поднялась и вышла из комнаты. С помощью Асы ей удалось подобрать нежданному — и столь долгожданному — гостю полный гардероб, и она заботливо уложила одежду на креслах возле кровати спящего. Волк, развалившись у камина и распространяя вокруг себя одуряющий запах мокрой шерсти, в полглаза следил за ее действиями, а потом тоже погрузился в чуткую дремоту. И он, и его новый хозяин устали. Ох, как устали…

Управившись с делом, Тир снова присела рядом с Хью. Счастливая улыбка сама собой неудержимо расплывалась на ее лице, когда она смотрела на него. Хьюго похудел. Щеки ввалились. Черты лица обозначились резче, сделав лицо жестким, еще более суровым, но улыбка по-прежнему таилась в уголках потрескавшихся губ, а за густыми ресницами, которые сейчас отдыхали, почти ложась на щеки, прятались теплые добрые глаза. Как же она любила его! Тир осторожно дотронулась до своего амулета, который мирно соседствовал с католическим крестом на размеренно вздымавшейся груди спящего рыцаря. Он привел его к ней. Целым и невредимым.

«Спасибо», — с живой благодарностью подумала молодая женщина и внезапно нахмурилась — свадьба. Хью наверняка захочет обвенчаться с ней по христианскому обряду, в церкви.

Тир отодвинула в сторону свой амулет и испытующе уставилась на крест, косо лежавший среди черных завитков. Это значит, что ей придется принять крещение, а как следствие — ущемить свое достоинство, ибо католическая церковь относилась к женщине во многом как к недочеловеку… Потом взгляд Тир вновь переместился на любимое лицо и она тряхнула головой.

«Я готова праздновать шаббат или надеть паранджу, лишь бы быть вместе с ним!» — вдруг поняла она и даже рассмеялась, так легко ей стало на душе.

Вот только где здесь взять священника? Значит, малыш все-таки родится до брака…

«Как и его отец», — широко ухмыльнувшись, подумала Тир и погрозила спящему.

Теперь-то она понимала, почему между близнецами и их старшим братом было так мало сходства.

«Интересно, а на кого будет похож наш? А вдруг родится двойня? — Тир даже округлила глаза, вдруг представив себя с двумя орущими младенцами на руках. — Мне не справиться без Асы! Это совершенно очевидно, а значит…»

Тир поднялась и, потирая руки, отправилась на поиски поварихи и ее мужа. Их не составило труда уговорить.

Счастью Тир не было предела. Следом за этим первым днем последовала вереница из многих других много более мирных и тихих. Хью был заботлив и нежен, однако, к плохо скрытому неудовольствию молодой женщины, ночи их были абсолютно целомудренны. Более того, Хьюго даже перебрался спать на тахту. Сначала Тир молчала, принимая это за заботу о себе — заканчивался уже восьмой месяц ее беременности. Но потом, оглядывая свою расплывшуюся фигуру, она вдруг решила, что просто уродлива, и Хью не хочет ее… Она проплакала всю ночь и наутро поднялась с красными глазами и распухшим носом, что опять-таки не прибавило ей уверенности в себе.