Чтобы помочь прокуратуре, мы выехали на север.

На пути из Перми в сторону Березников повстречались два кедра, стоящие у самой дороги, самый большой — в три обхвата, с раздвоенной вершиной. Чаще попадаться они стали только за Соликамском, посылая привет из весенней тайги. Одиночки леса. Мне вспомнилась речка Молмыс, впадающая в Язьву, имеющая сухое русло — это когда вода уходит под землю и появляется через двенадцать километров. Господи, что там, в этом темном подземелье? Куда уходит первобытный лес, последняя тайга, которая прячется от нас за уральскими отрогами, скрывается в глубоких логах, зарывается в землю? Гудят, шумят, трубят, звонят, будто древние колокола, подземные реки Тулымского хребта.

Светились еще розовые березки, появилась первая мать-и-мачеха. За Красновишерском табунами ходил туман — наверное, от быстро таявших остатков лесного снега. Дорогу перебегали саблезубые зайцы, наглые предвестники неудачи. А по обочинам стояли ольха да ива, обгрызенные косыми на высоте человеческого роста и выше, что говорило о глубине снега прошедшей зимой.

Большая Колва несла большую, мутную, коричневую воду — возможно, с драгоценными камнями. Выше находится гидрокарьер. На речке Щугор, ниже железобетонного моста, в белом потоке тумана плавала пятиэтажная драга. Уральские алмазники.

Перед отъездом я посмотрел электронную карту лесов Прикамья, нашел единственное зеленое место — северо-восток, который весь надо бы объявить эталонной территорией, а не только сам заповедник «Вишерский» или Велсовский кедровник.

Через речки недавно проложили железобетонные мосты. Дорога поддерживалась в допустимом порядке. Речка Мутиха разлилась, вода шла такая, что сдвигала каменные глыбы, и деревья кружились в танце — по колено в воде и по пояс в тумане. Две речки — буйные Золотанки — шли на дорогу с горного склона, будто водопады, и, с ревом пролетая под мостом, исчезали внизу.

Когда глубоким вечером мы подъехали к берегу Вишеры, стояли туман, дождь и вайская темень. На пароме, принадлежащем фирме «Форест», нам сказали, что туда машину перевезут, а вот обратно — неизвестно когда.

Вода захлестывала трос переправы, отражая огни противоположного берега. Заночевали в балке на берегу. К утру река поднялась только на десять сантиметров, но мы переплыли на другую сторону в лодке. Узнали, что в тот день местная женщина отравилась сальмонеллезным яйцом, «скорая» направилась с ней к переправе, но вскоре вернулась обратно… Потому что вертолеты МЧС на безденежные вызовы не прилетают.

Мы выяснили, что фирма валила, а кроме того, в течение последних двух лет регулярно получала от других частных предприятий кедр в обмен на другую древесину или бесплатный провоз через Вишеру. Кстати, простой уход от налогов. Получалось, нищие вайские налогоплательщики были отданы на откуп частному лицу, который сдирал с них по второму кругу. Кстати, грабившая вишерскую территорию фирма налоги платила Березникам. Большая часть леса вывозилась нелегально, значит, и туда налоги поступали далеко не в полном размере. Мимо казны проскакивали ночные лесовозы.

По отчетам фирмы, показаниям рабочих лесозаготовительных бригад, по акту остатков заготовленной фирмой древесины на момент проверки, докладным запискам старшего оперуполномоченного управления по борьбе с организованной преступностью Аркадия Левинского, в кварталах 28, 48, 68 были срублены вековые гиганты, заготовлены тысячи кубометров драгоценной древесины. Но следов кедра в этих кварталах прокуратуре обнаружить не удалось.

Мы прибыли на место 22 мая. Собрали представителей местной власти: главу администрации, участкового, майора милиции, лесничего и представителя фирмы. Выехали к участку, где работала бригада.

По дороге встречались остатки кедровых стволов, лежавшие на обочинах. Вскоре мы попросили свернуть с дороги налево, в сорок восьмой квартал. И там увидели сотни две кубометров брошенного в штабелях кедра — подгнившего, сгнившего, посеревшего. Смертельный пейзаж. Сопровождавшие начали утверждать, что этот лес был «арестован за долги» фирмы судебным исполнителем да так и остался здесь, даже на дрова не вывезли. Ни у администрации, ни у жителей поселка просто нет возможности — ни техники, ни бензина. Раньше тут работал «Вишерабумпром», но на бумагу кедр не идет. Кедр вообще на бумагу не укладывался: объявленные прокуратурой объемы за прошлый год выглядели значительно меньше тех, которые называли свидетели.

— Кедр вывозится только с волоков! — утверждал сотрудник фирмы. — Оставлять его гнить?

Мы подъехали к пятьдесят девятому кварталу, где работала бригада фирмы. Волоки, которые должны быть пять метров, оказались в два раза больше, а пасека в два раза меньше необходимых тридцати метров. А на глаз видно, что вырубалось все подряд.

Заметно, что новая техника не покупалась — дожималась старая. Древний стиль хитников. Работали два трактора-трелевочника, погрузчик и лесовоз. Вдоль дороги лежали стволы ели, пихты, кедра, драгоценного дерева…

Участок представлял собой территорию примерно сто метров на сто, развороченную гусеницами, как танкодром, заваленную ветками, погубленным молодняком. Это в пяти километрах от последнего в Прикамье кедровника — Велсовского! Кедр, обнаруженный нами, нельзя было отнести к сухостою или гнилью — это были мощные стволы, здоровые, полные сил, свежего запаха.

Как утверждали свидетели, древесина вывозилась сразу, чтобы не привлекать внимания. Тот кедр, что в так называемой пасеке, между волоками, трогать нельзя. С участковым и лесничим мы зашли в пасеку и вскоре обнаружили четыре громадных пня, оставшиеся от недавно спиленных кедров, в пяти метрах друг от друга.

— Это что? — спросил я у проходившего мимо рабочего с топором.

— Что? Кедра, — ответил тот хмуро.

Он сделал ударение на конце слова — так произносили название местные — и отвел глаза в сторону.

Там же, в пасеке, лесничий показал мне последний номер районной газеты за 21 мая, в которой я прочитал сногсшибательную новость: «Хотя в целом кедр запрещен к рубке, есть постановление губернатора области, согласно которому его заготовка в некоторых местах может осуществляться. Прошедшая недавно прокурорская проверка на этот счет не выявила злостных нарушений».

Мы читали это 22 мая, стоя у свежих кедровых пней в пасеке пятьдесят девятого квартала.

— «В некоторых местах» — это где? — подумал вслух Валера Демаков. — В пяти километрах от единственного в Прикамье кедровника?

Мы узнали, что в поселке Вая люди ненавидели «Форест», получая за браконьерскую работу по сто-триста рублей — на хлеб. О, наши кидалы — профессионалы! И баланс фирмачи полностью кидали гнить, а елью расплачивались за распиловку кедра. Варвары шли по вайской земле. Как в бытность здесь исправительного учреждения В-300, щепа и комли горели по берегам — сжигались так, что только дым по реке стоял.

Десять лет фирма работала на Вишере и все эти годы пластала кедр. Так защищен и продуман был вертикальный механизм ограбления Вишерского края, что вообще не давал сбоя. Но люди рассказали нам, что творится в тайге, начертили схему, показали карту, написали график вывозки кедра за последние месяцы, поведали, что валка леса первой категории идет в водоохранной зоне Вишеры, на левом берегу, напротив поселка.

В одном из заброшенных балков лесозаготовителей мы увидели природоохранный плакат, на котором был изображен мальчик, поливающий деревце. А рядом — стихотворение: «Пусть скажут ребята из детского сада, каким надо быть и каким быть не надо». Мы прочитали и заплакали — от умиления, подумали: это любимые строчки господина Горобинского.

Точно вписалась Вая в излучину реки. На ровном берегу стояли чистенькие дома из бруса. Широкие навесы дворов. Высокие коньки сеновалов. Аккуратные поленницы, зеленая трава вдоль заборов…

— Даже если все уедут, один буду, но здесь останусь, — сказал лесничий Анатолий Анатольевич Дмитриев, высокий мужик в расцвете лет — как пожал мне руку, так я сразу понял, что такое сила.