Интересно, что первыми предали СССР три кита империи — партия, спецслужба и милиция. Те структуры, которые были самыми рьяными и отъявленными в деле защиты советской власти. Это они сажали людей в тюрьмы, ломали кости и расстреливали только за намек, за сомнение, за поднятые брови. Есть такая партия: когда понадобилось предать, коммунисты стали капиталистами быстрее демократов. Они первыми побежали к западным менеджерам — быстро-быстро, обгоняя друг друга. Какова скорость реакции! Теннисисты.

Жизнь этих людей охраняется законом — как памятники природы. Читайте, я цитирую закон демократического государства — ст. 105, ч. 2, п. «б» УК РФ: «Убийство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга…» Подразумевается, что остальные не ведают, что такое общественный долг.

Я уже хорошо понимал, что эта структура начала взращиваться одновременно с кристаллами алмаза и горного хрусталя, в глубинах земли, под умопомрачительным давлением тектонических плит, гораздо раньше, чем появились наскальные рисунки на берегу Вишеры. Рисунки, сделанные самой естественной краской — суриком, оксидом железа, стекающим по серым, по белым скалам в зеленую воду северной реки. Это цвет ранней ржавчины, первой крови, в которой тоже имеется металл. Но в разных количествах. Рисунки изображали людей и лосей — смешные детские фигурки, поднявшиеся над местом жертвоприношения…

Структура — это система эксплуатации человека человеком, как заметил один вор в законе, заказывая пилотам военно-транспортной авиации персики для ленинградского руководства. В 1942 году. Может быть, поэтому вспомнилось Пискарёвское кладбище, в земле которого аккуратно лежит полмиллиона человек, умерших от голода в блокаду. Это твой Санкт-Петербург, рядовой Зеленин, колыбель, бля, революции…

Я ясно понимал слова советника юстиции, прокурора района Веры Петровны Родионовой, зафиксированные в уголовном деле: «Вопрос о занимаемой должности директора заповедника „Вишерский“ Идрисова, его профессиональные качества находятся в компетенции вышестоящей организации — департамента заповедного дела Минэкологии Российской Федерации…» Стоящей выше кого? Человека? Зеленин преступил черту — и перевел этот вопрос в свою компетенцию, назначил себя главой департамента, председателем Верховного суда и палачом. Завел самое заповедное уголовное дело в России. Безграмотные юристы — нет в Москве такого министерства, нет и не было. Существовал Государственный комитет по экологии. И эти вот прокуроры решают сложнейшую интеллектуальную, духовную задачу. Гений Достоевского испугался однозначного толкования Нагорной проповеди. В тысячестраничных томах, в суперстилистике Легенды о Великом инквизиторе он так и не смог сказать своего последнего слова. А специалисты с тонкими книжками юридических дипломов и мозгами, похожими на консервные банки с ливером, какими-то субпродуктами, пытаются что-то сказать, громко заявить, путают названия столичных ведомств, мычат, не зная, где запятую, где двоеточие поставить, где многоточие.

Василий Зеленин сам себя назначил. Суровый мужик, как сказали бы у нас в поселке. Но какое он имел право поднять ствол на человека? Достоевский… Кто и когда первый вывел формулу убийства? Кто-то должен был взять на себя этот страшный грех…

И далее — теперь уже по делу, уголовному: «Зеленин сознался сам. Психическими заболеваниями не страдал и не страдает. Правонарушение он совершил вне какого-либо психического расстройства. Его деяния не были безмотивными, а были последовательными и целенаправленными».

Глубина мысли поразила: у Зеленина, оказывается, был мотив. Но какой? Умные какие, эксперты. Считают себя здоровыми.

Я вспомнил: в частном секторе у Центрального рынка в Перми бандиты убили восемнадцатилетнего сына моих знакомых, чтобы снять с него кожаную куртку. В Балатовском лесу изнасиловали беременную женщину, а потом положили ей на живот доску, на которую стали по очереди прыгать, чтобы выдавить плод. Четыре человека держали потом ее мужа, мастера спорта по самбо, чтобы он не убил молодых людей. Зачем держали? Надо было убить их. А тот летчик, вспомните, бомбивший афганские деревни, детей и женщин, вообще был награжден золотой Звездой Героя Советского Союза. А позднее назначен на пост вице-президента страны. В результате человеческая жизнь стала дешевле всего остального, дешевле российских денег.

Я был на грани срыва. Я сидел за столом, напоминавшим взлетную полосу аэропорта Савино, и боролся с приступом алкоголизма. Казалось, только водка могла спасти меня от страха перед жизнью и смертью.

Но тут подошла Алина Малышева, наша компьютерщица, — высокая женщина, похожая на ангелa-телохранителя. Она почти незаметно улыбнулась и сказала, что сегодня к ней на работу зайдет братан — двоюродный брат Сергей, он сильно старше — ему шестьдесят: «Поговори с ним. Ему сейчас тяжело».

Пришел Сергей — высокий, седоватый, красивый мужчина. Я разговаривал с ним шесть часов подряд, ненавязчиво стараясь включать и выключать диктофон. И только потом, расшифровывая магнитную запись, отметил, что мой собеседник делал большие паузы — тогда, когда в просторном зале раздавался стук каблуков проходивших в буфет женщин… Еще силен мужик. Стук затухал — и он продолжал последнюю, может быть, исповедь в этой жизни — жизни, которая может пролететь за десять секунд.

В тот день на военном аэродроме под эстонским городом Пярну проходили спортивные сборы перед чемпионатом республики. Инструктор Сергей Бердичевский руководил укладкой парашютов. Он торопился — начинал накрапывать летний дождь. Кроме того, он не выспался, поскольку допоздна прогулял с девушкой, прокатался в лодке. Поэтому его состояние находилось не на той высоте, на которую надо было подняться. Правда, девушка того стоила. И за спиной висел не просто парашют, а более двухсот прыжков и звание кандидата в мастера спорта.

Дождь прошел быстро, и самолет начал свой подъем в небо. На высоте восьмисот метров Сергей отправил в полет молодых — пацанов, которых он готовил для службы в воздушно-десантных войсках. Биплан Ан-2 летел вдоль побережья моря — внизу виднелась узкая пляжная полоска. Начинался великолепный летний день.

Ветер дул с моря, и Сергей знал, что его отнесет к аэродрому, когда сам прыгнул с высоты двух километров двухсот метров.

Конечно, ветер отнесет, но опасная это штука, если пролетишь с прогнозом. Помнится, три дня сидели, смотрели на ветродуй: больше восьми метров в секунду. Потом вроде бы утих. И решили прыгать. Все трое — кандидаты в мастера. А когда полетели, поняли, что скорость по горизонту гораздо больше и равнодействующая, по которой они неслись к земле, получалась грозной — для здоровья и даже жизни. Можно и копчиком не отделаться. Вскоре Сергей увидел, что его товарищ не смог попасть в двадцатипятиметровый круг, наполненный керамзитом, легкими шариками из глины, — во избежание травмы. Хотя спортсмен и парашют развернул против ветра — для снижения скорости, и сам развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы встретить землю не спиной, а лицом.

В течение нескольких секунд Сергей видел, как парашют тащит по аэродрому уже безжизненное тело спортсмена. Он был в ста метрах над ним и понял, что тоже костей не соберет, если не попадет в круг. Тогда он схватился за стропы и подтянул кромку парашюта к себе, погасил его и, круто теряя высоту, угодил прямо в центр площадки для приземления.

А сегодня Бердичевскому надо выполнить комплекс акробатических фигур в состоянии свободного падения: две «восьмерки» в горизонтальной плоскости и два сальто…

Акробатику «крутили» маленькие ребята — и выходили в мастера. У Бердичевского с этим была проблема: конституция, габариты, рычаги не позволяли. Высокий, крупный, он должен был быть кем угодно, но не парашютистом. Допустим, шахматистом. Мастер международного класса Геннадий Кузьмин, сыграв с парнем несколько партий, посоветовал ему дерзать в этом королевстве — на клетчатой доске.