Отделившись от самолета, Сергей падал «паучком» — в состоянии неустойчивого равновесия. Затем он выбросил руки в стороны, сделал спираль, остановился и начал закрутку в другую сторону. Поджал ноги и два раза перевернулся через голову — в сальто, на скорости пятьдесят метров в секунду. Десятки, сотни раз отрабатывалось все это на другой доске — тренажерной, имитировавшей свободное падение.

«Под тобою воздух — воздух на ладонях, воздух на лице. Воздух тебя держит, воздухом ты дышишь, воздух тебя кружит в вихревом кольце…» — так писал Сергей Бердичевский в своем стихотворении, которое он читал Владимиру Высоцкому, когда после спектакля Театра на Таганке они шли вдвоем по вечереющей Москве. Тогда не десять дней потрясли мир, а молодой актер, сыгравший в спектакле Керенского. Впрочем, и десять секунд могут стоить для человека всего этого мира.

Сергей дернул за кольцо — и ровно через полторы секунды понял, что парашют не раскрылся…

Он глянул вверх — и в то же мгновение молнией его пронзила мысль о своем первом и последнем недосмотре.

Дело в том, что маленький шаровидный вытяжной парашют с сетчатой нижней полусферой складывается блином, но имеет внутри пружину, которая зажимается специальной бобышкой с отверстием и фиксируется укладочной шпилькой, вроде гранатной чеки.

Сергей увидел: купол основного парашюта оставался в ярком, оранжевом, длинном чулке чехла — с закрытым клапаном, потому что еще не освободились стропы. И не могли этого сделать без того самого вытяжного парашютика, беспомощно мотавшегося сверху наподобие все того же блина, не наполненного воздухом. Перед полетом, во время укладки, шпилька достается из бобышки и заменяется другой — уже от вытяжного кольца. Что и забыл сделать невыспавшийся и торопившийся Сергей. Подтягивать снаряжение к себе, чтобы вытянуть шпильку, было бессмысленно.

Бердичевский купил две бутылки коньяка и упаковку охотничьих колбасок — для начала хватило, позднее в его гостиничном номере люкс собралась половина «Пекина». Владимир Высоцкий до утра пел и читал стихи: жесткий пафос социально-бытового романтизма…

Бердичевский и по сути, и по возрасту тоже был «шестидесятником». Поэтому он боготворил Никиту Хрущёва.

Когда женился и начал работать прорабом, попал в микрорайон черных пермских бараков — тех самых, которые нигде не числились. За квартиру даже никто не платил: грязь, алкоголизм и братья наши по крови — клопы. Стойла бывших армейских конюшен стали комнатами, в которых жили семьи.

Молодой Бердичевский тут же написал письмо своему другу Хрущёву — с уведомлением: «Ваше письмо передано в общий отдел ЦК».

«Что же вы к нам не обратились?!» — с циничным притворством сказали ему, пригласив в обком партии. Всех после этого выселили, дали квартиры (в том числе и Сергею — однокомнатную), бараки снесли, а люди на радостях чуть до смерти его не упоили.

Сергей дернул кольцо запасного парашюта. До земли оставалось десять секунд, но он об этом не думал и никакого страха не испытывал. Со скоростью электрического импульса ему надо было решить шахматную задачу жизни и смерти.

Вспомните хриплый голос знаменитого барда, певшего свою страстную песню о парашютисте: «Несут меня и рвут воздушные потоки…» Он написал ее после разговора с Бердичевским.

Сергей стоял в охране, сдерживая натиск толпы, ожидавшей появления эскорта черных правительственных лимузинов с Никитой Хрущёвым, сделавшим остановку в Приморье по пути из Америки. «Когда он появится, вы сминайте нас, оцепление, — сказал Бердичевский людям, — устраивайте митинг!» Предложение молодого человека в форме морской авиации было принято с восторгом и через несколько минут реализовано.

А затем был караул у дачного дворца. Бердичевский увидел, как на дорожке появился генеральный секретарь. И подошел к нему. «Откуда?» — «Из Перми», — ответил Сергей. «Не бывал», — покачал головой Хрущёв. «Приходите к нам!» — кивнул юноша на гору. «Нет, к вам высоко, я вниз пойду, к подводникам», — ответил человек, освободивший из Соликамского лагеря мать Сергея Бердичевского.

Так разговаривали они, глава великой державы и стрелок, парашютоукладчик, механик по вооружению с разведывательного гидросамолета. Никита Сергеевич знал о своем будущем не больше, чем этот красивый парень…

Сергей летел лицом вниз, горизонтально — нераскрывшийся парашют стабилизировал падение. Ярко-оранжевый цвет чехла предназначался для того, чтобы видно было, сошел он с парашюта или нет…

Это была смерть. Земля неумолимо двигалась навстречу со скоростью поезда с громадного экрана кинотеатра.

Ранним утром теплый воздух поднимается вверх — и земля приближалась потоком тепла и аромата трав.

Понимая, что все равно погибнет, Сергей перешел из горизонтального в сидячее положение — с подогнутыми ногами, положение, обязательное для приземления. Автоматически — с безумной верой в абсолют, которого, как говорят философы, не существует. С безотчетной верой профессионала, живущего по правилу: делай то, что надо, и пусть будет то, что будет.

Человеческий позвоночник устроен природой так, что вертикально, вдоль самого себя, на сжатие, может выдержать большую нагрузку. А поперек стукни палкой — и переломится. Кроме того, коленные и тазобедренные суставы подогнутых ног амортизируют при посадке с парашютом — без него все эти действия не имеют смысла. Как и страх, который просто сковывает движения.

Сергей Бердичевский написал рапорт командующему с просьбой перевести его с кораблей в морскую авиацию. Командующий, удивленный наглостью новобранца, решил посмотреть на него. Посмотрел, одобрил стать — и отправил в эскадрилью. А там никто и подумать не смог, что прибывший всего лишь салага. Такая у него была выправка.

Но один штабной писаришка достал документы Бердичевского и настучал кому надо. Тогда «деды» порешили «отбить банки» новичку. Нельзя сказать, что это очень больно: кожа защипывается, оттягивается, проворачивается — и отрубается ребром другой ладони. Ничего страшного, но унизительно — как всякое насилие. Была совершена попытка этого акта подчинения, но неудачная. К тому же Бердичевский хорошо запомнил многих в лицо. На следующий день он вышел из строя и одним ударом свалил с ног первого. Получил пятнадцать суток гауптвахты. Вышел из строя снова — и одним ударом свалил второго. Получил пятнадцать суток. Вышел из строя — и свалил третьего. Потом следующего… А затем сказал: «Если попаду с кем-нибудь в караул, пристрелю». Когда пришло пополнение, он объявил «молодым», чтоб держались вместе. На этом дедовщина в эскадрилье закончилась.

Жизнь завершалась со скоростью мысли: запасной парашют раскрыться не успеет, хотя он без чехла и вытяжника. Но Сергей успел пожалеть о том, что не догулял ночью с девушкой… И тут мышцы напряглись в жестком предчувствии конца: всё! всё! всё!

Всё: его мать, художница Галина Михайловна Бердичевская, оказывается, английская шпионка. Он вернулся из школы и увидел в коммунальной комнате чужих людей, разбросанные книги из большой библиотеки, в том числе и на английском языке. Мать действительно читала зарубежных классиков в подлинниках. А на стене висел портрет Эйзенхауэра. Но самое главное заключалось в том, что Галина Михайловна проигнорировала претензии офицера, которому подчинялась, работая в клубе военного училища. Она, женщина интересная, жила в то время одна — с сыном. Ее муж, Холмогоров, собкор «Социндустрии» по Уралу, погиб при таинственных обстоятельствах в конце тридцатых, вскоре после рождения сына Сергея. Теперь она была влюблена в другого человека…

Отвергнутый офицер Советской армии написал на нее донос. Галине Михайловне дали пять лет лагерей, когда она была на пятом месяце беременности. И дочь, Анна, родилась за колючей проволокой.

Сергей отстаивал честь матери и свою с кулаками — в школе, а потом попал в детприемник, где старшие били младших и отнимали кусок хлеба. Бабушка забрала его оттуда. Позднее они ездили с ней на пароходе в Соликамский лагерь — к Галине Михайловне и Анночке.