3. Специфика условий нашего с женой проживания в трехстах километрах от города, когда мы не имели возможности защитить себя обычными средствами — с помощью общественности и милиции, также не была принята во внимание судом.

4. В связи со всем вышеизложенным я прошу:

— провести качественную оценку предварительного и судебного следствия;

— в надзорном порядке отменить приговор Пермского облсуда от 03.02.1998 г.;

— назначить новое судебное разбирательство с обязательным привлечением свидетельских показаний В. Никифорова, О. Сергеева, А. Белкова и других свидетелей охраны.

5. Я не пытаюсь уйти от ответственности и не отказываюсь от предъявленного мне денежного иска в пользу сожительницы потерпевшего и ее детей, выплаты по которому смогу производить только после освобождения, когда получу возможность зарабатывать».

Гнусное государство, беспощадное общество, обрекающее своих детей на гибель в военных госпиталях и тюремных лазаретах. С ассенизаторской бочкой оправданий. Там же, в архиве Пермского регионального правозащитного центра, я нашел ответ Верховного суда РФ от 15.05.2000 г. на письмо ПРПЦ:

«Сообщаю, что жалоба Зеленина В. А. … рассмотрена в Верховном суде РФ.

С доводами жалобы о том, что убийство он совершил в состоянии сильного душевного волнения и ему назначено суровое наказание, согласиться нельзя.

Необходимым условием для квалификации умышленного убийства, совершенного в состоянии сильного душевного волнения, является внезапность возникновения сильного душевного волнения и немедленность приведения в исполнение умысла на убийство. Однако эти условия по делу отсутствуют. Суд обоснованно признал, что Зеленин умышленное убийство совершил на почве личных неприязненных отношений. Мотивы убийства судом исследованы полно.

Назначая наказание, суд в полной мере учел характер и степень общественной опасности совершенного преступления, все обстоятельства дела, а также данные о личности виновного.

Наказание назначено в соответствии с законом.

Оснований для постановки вопроса о принесении протеста не имеется.

Член Президиума Верховного суда РФ В. К. Вечеславов».

Через год пришел ответ еще на одно письмо.

«Ваша жалоба, поступившая в Прокуратуру Пермской области из Администрации Президента Российской Федерации, рассмотрена в порядке надзора.

Приговором областного суда… Зеленин обоснованно осужден за умышленное убийство Идрисова…»

Интересно, что после победы демократии все здания районных комитетов коммунистической партии были переданы судам. Мудрейшее решение — точное. И Василия Зеленина судили в том самом здании, где сидел человек, под руководством которого на Вишере появились наркотики, браконьеры и Дядюшка Фэй.

Было такое ощущение, будто мое лицо и руки стали белыми и чистыми, как первый снег, мерцающий на Тулымском хребте.

Ну вот, Асланьян, сошелся твой пасьянс, сказал я себе. Я прогулялся по улице и даже проехал одну остановку в трамвае. «Счастье дала?» — спросил мужик, принимая билет от женщины с сумкой. «Жена даст», — тут же ответила та. «Жена дает только по праздникам», — вздохнул мужик. Я вышел на остановке, купил бутылку пива, сел на скамейку в сквере Уральских Добровольцев и закурил. Слева, от кондитерской фабрики, тянуло ванилью, справа, от табачной, — дешевыми сигаретами. А меня тянуло напиться. Было такое ощущение, как будто я все еще находился во сне, то есть ночь кончилась, а виденный мною сон — нет, какой-то вишерский сон, навеянный новой французской мелодией с русским надрывом. Я достал блокнот и попытался записать то, что у меня в результате получалось: «Сны, они приходят на рассвете — сны, как будто чувство неразгаданной вины, как будто я спешу туда который год, но до земли не долетает вертолет. В тот листопад и снегопад возьми меня, туда, за розовый Тулым, за кромку дня, возьми в тайгу, в долину ту, в тот водопад, который пламенем березовым объят. Возьми меня — я ничего не побоюсь, я полечу, я поползу, но я вернусь. Пыль поднимает на рассвете, пыль, взлетая, борт, который выше моих сил! И я лечу, и я спешу туда — за край, где явь и свет, где сон и бред, где ад и рай. О, этот край, который Господом забыт, я там рожден, я там крещен, я там убит! Залитый кровью и брусникою гранит, покрытый патиною бронзовый зенит. Гольцы, останцы и курумы бытия — я все равно туда вернусь, где ты и я. Сны, они приходят на рассвете — сны, как будто чувство неразгаданной вины, как будто я лечу туда который год, но до креста не долетает вертолет. О, этот крест, зажатый в каменной руке, за всех погибших, всех расстрелянных в тайге, за стариков, лежащих в соснах и песке, за пацанов, сгоревших в лагерной тоске! О, этот мир, который полон бытия, где моя мать, где мой отец, где ты и я…»

Как будто Бог дал мне время для стихотворения. Конечно, все это кончилось тем, что я начал пить сладкое вино, в одиночестве, в каком-то пустом чепке, и вспоминать свое «лагерное» детство с улыбкой человека, отошедшего в сторону, чтобы недолго полежать в тени, на прохладной траве. Может быть, я там бы и уснул — в прохладной траве, если бы не чувство долга и Олег Николаевич Гостюхин, который случайно нашел меня, обходя дозором территорию для сбора стеклотары, давно поделенную между местными бичами. Он вовремя подошел ко мне — я еще сидел на скамеечке, второй час разговаривая с Отто Штеркелем, вишерским немцем.

Туз и два короля. Такими оказались карты Володи Штеркеля. А я решил взять еще одну, нарвался на девятку — понятно, вышел перебор. Это был сильный удар. Володя взял мои десять копеек и покинул заброшенный сарай, где играли в «очко» и «дурака», а также рассказывали похабные анекдоты. Банк срывал Володя Штеркель, а анекдоты, конечно, рассказывал мой братан Шурка.

Сарай стоял на том самом месте, где кончались щитовые финские домики. Потом шли частные — «свои» дома, слева начиналось открытое болото, на котором пацаны собирали дикий лук, а еще дальше — между елей и сосен — сочные ягоды морошки.

За лесом текла холодная Вижаиха, а за ней — местечко, называвшееся Тепловкой, где когда-то жили офицеры четвертого отделения Соловецких лагерей особого назначения. Там им, наверное, было тепло…

Потом там построили пионерский лагерь. Слово такое — лагерь.

А свою последнюю игру Володя провел через три года после моего десятикопеечного проигрыша, когда я не смог сходить в кино на знаменитую картину «Подвиг разведчика».

Через три года, когда Володе было уже восемнадцать лет, он проиграл в карты свою жизнь вербованным. Облил себя бензином во дворе финского домика, где жил со своими родителями, ссыльными немцами, и младшим братом Отто. Облил — и поджег пропитавшуюся бензином одежду. Рассказывали, что он катался по снегу, в состоянии ужаса пытаясь сбить пламя. И орал от боли. Этот ор люди услышали, но спасти парня никто не успел. Черный человек лежал на белом вишерском снегу.

Меня в ту зиму дома не было, поскольку я в очередной раз лечился в школе-санатории от туберкулеза, в другом городе. Вообще я проболел им десять лет, и мать очень боялась, что где-нибудь я простыну в последний раз, остыну…

Прости меня, рыжий Отто, я забыл черты твоего веснушчатого лица. Прости, что напомнил тебе о брате, который не вышел из огня. А мы с тобой прошли холодную воду, если ты помнишь. И что нам теперь медные трубы?

Наш первый, наш детский континент кончался кирпичными стенами и башней недостроенного мясокомбината за Вижаихой, темным притоком Вишеры. А все, что находилось дальше, к югу, оставалось географической картой, книгами, кино и восточными сказками взрослых.

В тот день мы пришли из школы, и через час примерно мне свистнул со своего крыльца вечно сопливый Мишка. Потом подошел Васька. Подбежали мой братан Шурка и ты, рыжий Отто. Сегодня, может быть, уже и не рыжий…

На речке стоял затор: серые, черные, коричневые баланы — до сих пор не могу сказать «бревна» — на сто метров плотно лежали скользкими и мокрыми торосами. Бурая, мутная вода затопила часть крайней улицы.