Никто не спорит, что убийство — преступление, тяжкий грех. Но еще вчера народу доказывали, что человека можно убить, если в этом есть революционная необходимость. Сегодня те же самые люди читают мораль о неприкосновенности жизни своим нищим согражданам, умирающим от голода и болезней. А народ думает: они, наверное, говорят о неприкосновенности своей жизни, а не нашей, не наших детей, погибших в Афганистане и Чечне. Поэтому Василий Зеленин — не первый и, скорее всего, не последний из тех, кто хранит в тайнике смазанное и незарегистрированное ружье.
Призрак, господа хорошие, бродит по Европе, по нашим бандитским городам и заповедникам. Призрак в брезентовом плаще с капюшоном и с ружьем. Могильщик, как назвал его Карл Маркс. Мститель, как называют в народе.
Я опубликовал свой материал в газете «Пармские новости», однако вокруг продолжала стоять таежная тишина — ни одного выстрела, не считая заказных убийств: киллеры стреляли из пистолетов, как из Калашникова — со страшной силой, вообще не поднимая предохранителя. Убийцы получали за свою работу доллары и отдыхали на Сейшельских островах, а Зеленин мотал долгий срок на чусовской зоне.
Меня тошнит от демонстрации агрессивного интеллекта выпускников спецшкол, где обучение ведется на иностранных языках. Милиция демонстрирует региональному и столичному руководству, что с убийцами она справляется щелкая пальцами: первый выстрел, второй, а при счете «три» автор уже сидит в камере. Для этого надо было так деморализовать начальника охраны заповедника, чтобы он начал ссать на допросах от страха: назовешь имя стрелявшего или сядешь сам, понял? Но самое главное, менты не могли быть уверены, что он вообще видел стрелявшего. Скорее всего, Агафонов первоначально настаивал именно на том, что не видел стрелявшего, потом — что не видел в лицо, позднее — видел, но не уверен. Значит, менты способны доводить людей до состояния полной гармонии с миром.
Андрей Матлин сидел на подоконнике и утверждал, что председатель Международного олимпийского комитета Хуан Антонио Самаранч родом из нашей Самары. Да чего там Самаранч — Андрей всегда так: на вопрос редактора «Когда ты сдашь материал в номер?» задумчиво отвечал: «Понимаешь, ход ищу, самобытный, неординарный». И находил, зараза, только не к этому номеру газеты, а к следующему.
— Наш полковник рассказывал, с военной кафедры, в университете. Стоял как-то солдат из его части и долбил киркой землю, каменистую, где-то в Южной Германии. Кабель они прокладывали. Подходит полковник сзади и слышит, как солдат долбит и тихонечко комментирует историю: «И на хуя наши отцы эту землю завоевали?»
— Во бля… — рассмеялся я. — К чему ты это?
Я разглядывал большую голову с короткой стрижкой, с тонкой оправой очков. За бандитской внешностью коллеги скрывалось доброе сердце вогула-оленевода.
— Башкирию вспомнил, Капскую пещеру, — загрустил Матлин, которого только что назначили начальником отдела экономики газеты. Вот он и задумался.
— A-а! Кисловские болота, клюква… — протянул я. — Значит, и ты жил в пещере? Башкирский концлагерь. Народ, пришедший с берегов Аральского моря. Остров Возрождения, Ренессанс, полигон сибирской язвы. Евреи, башкиры. Скажи, друг, кому на Руси жить хорошо?
— Мне, — ответил печальный друг, которого все время тянуло на первобытную родину — в Капскую пещеру, в башкирский заповедник, в Аркаим, как меня — на Кисловские болота.
В тот день я с помощью друзей встретился с одним профессионалом, который, правда, попросил ни в коем случае не упоминать его имя в печати. Он сказал так: «Эта фирма, как вы знаете, называется „народным предприятием“, хотя на самом деле является закрытым акционерным обществом. Имена главных акционеров — физических лиц — никто никогда и нигде не называет. Так ведь? Нелегальные фракции крупных алмазов регулярно уходят на Запад за „черный нал“, минуя казну. Представляете, самые прозрачные в мире алмазы — за „черный нал“? Если назовете фамилию, меня закопают на большой глубине безо всякой драги. Понимаете? Это миллионы долларов, деньги, отобранные у детей и стариков».
Да, я получил в бухгалтерии месячную зарплату — каждый ставил свою подпись в ведомости через прорезь трафарета. Чтобы не видеть, сколько получают другие. Редактор придумал — умница. Что-то новенькое, из области рыночных отношений. Получил и, честно говоря, немного загрустил. Вспомнил слова известного пермского журналиста: «Плевать, что мы хорошие люди! Мы должны научиться зарабатывать деньги! Запиши: Виталий Якушев, полное собрание сочинений, том первый, страница тоже первая».
Короче, надо было действовать: прежде всего связаться с орехово-зуевскими ткачами, сормовскими железнодорожниками и мотовилихинской бандой Лбова. Последней группировке отдается архиважнейшее место в российском революционном процессе.
Открылась дверь, и в помещение отдела вошел директор заповедника Игорь Борисовч Попов.
— Что, мальчики-девочки, надеюсь, вино вы еще не пьете? — приветствовал он аудиторию.
— Конечно, нет, — тут же ответила за всех Светка Матлина, — в основном водяру хлещем.
Саша Корабельников быстро выяснил, что директор совсем не пьет — как верблюд, то есть вообще не употребляет спирт, водку, одеколон, тормозную жидкость и чистящее средство доя оконных стекол. Интеллектуал Корабельников был настолько деморализован этим фактом, что полчаса разглядывал лицо геолога, пытаясь увидеть на нем следы патологии, деградации и вырождения нации.
А я вспомнил друга Раиса, который к этому времени достиг такого совершенства, что уже не мог пить ни вино, ни водку и начал развлекаться по-деревенски: накапает своему коту валерьянки на пол и смотрит с блаженной улыбкой, как тот катается по ковру пьяный. Смотрит и вспоминает молодость…
— О, с сахаром! — улыбнулся Попов, пробуя чай из чашки доя гостей. — Захожу в дом — сидят как монархи, пьют «Ройял», обнаглели. И после третьей заявляют мне, что согласны с автором статьи: Идрисов, мол, действительно был организатором смерти, вроде наших промышленников, преступников, генералов и президентов. Представляете? Потом заявляют: «Голодные люди, жители Ваи, Велса, Золотанки, — и вы, сотрудники заповедника». Дескать, чувствуете разницу? «Да мы тоже не шибко сытые, — отвечаю. — И вообще, если так судить… Если говорить о холоде, голоде, значит, мы еще не люди?» — «Значит», — головой кивают и наливают по четвертой.
Мне пришла в голову интересная мысль, но Светка, матлинская жена, опередила меня, сорока:
— Директор заповедника, вы небриты — наверное, в театр не ходите?
— Скопление животных, имеющих четыре миллиона беспризорных детей, не имеет морального права называть себя человеческим обществом. О каком театре вы говорите, девушка? Какие бритвы? Надо соответствовать скотскому положению. Если любите театр, то должны знать о единстве формы и содержания. От русской культуры остался культурный слой — археологический.
Когда директор допил чай, я пошел его провожать, имея к человеку свои вопросы. Вообще, у меня было много вопросов — вишерские отпраздновали убийство Идрисова и тут же забыли о Зеленине. И в этом — вся печаль российского бытия. Куда пойдешь с этими вопросами?
— Игорь Борисович, вы провели в той тайге тридцать лет, — начал я, — случайно не слышали про человека, который прожил там сорок лет — один? Одни говорят, что его дом стоит у Курыксара, другие — будто из его окна видна северная часть Тулыма, третьи говорят о Ниолсе.
— А, его звать Фёдором Николаевичем, — кивнул седой головой Попов, — а живет в доме, построенном сто лет назад выше Лыпьи, но на левом берегу Вишеры. Когда-то он жил с отцом, братиком и сестрой на Шудье. Мать у них, говорят, рано умерла. Кажется, они из казаков. Я встречался с Фёдором Николаевичем в шестидесятых. Да, не любит он геологов.
— И еще вопрос, который не дает мне покоя. Не знаете, как так получилось, что в 1963 году попытка свалила всех бахтияровских оленей? А почему она не свалила их раньше, допустим в шестидесятом?
