Сегодня был тот самый случай, когда надо было многое вынести.

В это время главный травоядный плыл по реке, а начальник охраны бежал за директором по берегу.

Вы видели, как сидит собака на высоко задранном носу узкой лодки, которую «Вихрь» поднимает против течения? Как капитаны сидят белые, черные, с блестящей шерстью лайки — бесстрашно и гордо смотрят вперед, где ожидает их схватка с диким и беспощадным зверем зеленой тайги. Байские лайки, велсовские. Вишерский хозяин никогда не заставит бежать собаку вдоль берега. Местные охотники носили своих собачек на руках. Как писал Иван Неклюдов, хорошая собака на Вишере ценится дороже лошади.

Это Василий видел: опять на Россию наступает Азия. «Ты помнишь Болотхана? — спрашивал Идрисов Василия. — Разве Болотхан потерпел бы такие наезды от Югринова, какие терплю я? Он бы уволил его, а потом затравил, правильно? Ты ведь знаешь Болотхана».

И действительно, Инспектор Идрисова не щадил никогда, он мог при публике, в кругу подчиненных Идрисова, посмотреть на него с ласковым сожалением и пропеть голосом артиста Папанова: «На твоем лице, Рафаэль, видны признаки самых разнообразных человеческих пороков».

Уволил-таки Идрисов тогда Инспектора. Зеленин вспомнил: вертолет приземлился, не глуша двигателя, Инспектор запрыгнул в дверь, а он подал ему вещи. Через минуту борт скрылся за ишеримскими гольцами.

А через три дня с неба опустилась Светлана, прибывшая из Питера.

— Что тут у вас случилось? — сразу спросила она.

— Ничего особенного, — удивился вопросу Василий.

— Как это ничего! Идрисов рассказывал, что Яков не хотел садиться в вертолет и его ловили сотрудники милиции.

Василий в изумлении только головой повертел. В вертолете тогда действительно сидели какие-то менты, которые возвращались с охоты за северными пределами заповедника. И только это имело отношение к правде. Позднее Зеленин попробовал поставить запомнившиеся выражения директора в один ряд: «Белков? Хороший начальник охраны! Ха-ха! Увольняясь, он украл у заповедника рацию, нет — две рации! Колобаев? Ученый? Увольняясь, он присвоил себе компьютер. Николаенко? Фотограф? Гнида, анималист. А ты знаешь, что он сначала зверя фотографировал, а потом расстреливал из своего штатного карабина? Знаю я этого лесника».

«Ты помнишь Болотхана?» В перестроечные годы маркакольские сотрудники попытались реализовать популярную тогда идею выборности руководителя. И коллектив выдвинул Идрисова — динамичный национальный кадр! А старый партократ Болотхан съездил в Алма-Ату, где Болотхана знали, заручился поддержкой столичного ведомства и разогнал этот долбаный коллектив, как стадо баранов. Только тогда Идрисов понял, как это важно — учиться у старших и опытных товарищей. Обязательно иметь мохнатую лапу в министерстве — ценный урок он крепко запомнил и никогда не забывал. Правда, купленный диплом остается купленным, поэтому Идрисов не все понял. Потом еще раз не понял. А после третьего это уже не имело значения. С Вишерой получилась пародия на куркулистую Азию. Здесь еще не перевелись царские егеря, молчаливые, как кедры.

С этим золотым корнем тоже история вышла. Это когда осенью девяносто пятого двое мужиков, присланные из города для строительства гостевой бани, сделали свое дело, а вертолета Идрисов за ними не присылал. Мужики отдыхали и активно уменьшали продуктовые запасы семьи Зелениных на зиму. Существовала опасность, что строители задержаться на кордоне еще на два месяца, пока не установится лыжный путь. Уже выпал снег, по рекам шла шуга, и пеший выход был просто невозможен. Идрисов, как обычно, ушел в недосуг, даже не пытаясь договориться с вертолетами, делавшими последние в сезоне рейсы на Сибирёвский прииск. Узнав по рации, что у золотодобытчиков борт, Василий сам попросил пилотов, чтоб залетели на Мойву и взяли мужиков. Экипаж оказался «деловым» и потребовал золотого корня. Он согласился. А через полгода встретил в городе одного из тех шабашников и узнал, что директор не заплатил им за работу ни копейки. Тут что удивительно: как этого ублюдка раньше не убили?

Я позвонил в контору заповедника и пригласил нового директора, Игоря Борисовича Попова, к себе в гости, поскольку сам передвигаться не мог. И директор пришел — пешком, с другого конца города, сел за стол, отказался от водки и согласился на крепкий чай. Каков этот Попов!

— Я вчера вам звонил — не нашел, — попытался оправдать я собственную наглость.

— На конференцию меня пригласили, вечером только вернулся, — с улыбкой ответил новый директор заповедника, старый геолог.

— Было интересно?

— Да, часа полтора не удавалось уснуть.

Я знал по материалам дела: на кордоне было два ружья. Одно принадлежало заповеднику, а второе, шестнадцатого калибра, Зеленину и Гаевской подарил Наиль Булатович Мамаев — оформлено ружье было на Гаевскую. А третье ружье, вертикалку двадцать восьмого калибра, по словам Зеленина, он нашел в верховьях Ниолса.

— Игорь Борисович, разве можно в тайге найти такое ружье?

— В тайге можно найти все что угодно. В верховьях Колвы было обнаружено несколько артиллерийских батарей — белые бросили во время отступления. Но тут, скорее всего, другое. Скорее всего, инспектор конфисковал ружье у браконьера, которого задержал на территории заповедника. Протокол составил, а потом сунул бумагу в печку. Ну а ружье почистил, смазал, завернул в полиэтилен, тряпки и спрятал под поваленной березой.

— Вы лично знали этого казаха? — спросил я бывшего геолога, проработавшего двадцать лет начальником геологосъемочной партии на нынешней заповедной территории.

— Казаха знал, — ответил Попов, — но если б не гражданская война, никогда, может, и не узнал бы, что в СССР были турки-месхетинцы. Вообще не знал бы, что такие существуют. Российскую этнографию и географию изучал по телерепортажам из «горячих точек». Всю свою сознательную жизнь я провел на Вишере, великой русской реке.

— Да, — кивнул я, — а чум Бахтияровых тысячу лет стоял на склоне Ольховочного Камня, и никто из вогулов не знал, где Европа, где Азия. За хребтом или за Великими озерами. На самой границе жили. Тысячу или две тысячи лет. Или три.

— Вы знаете, Вая и Велс праздновали убийство Идрисова. Два дня гуляли…

Попов замер с полуоткрытым ртом, будто ожидая моей реакции.

— А что делать поселковым, если ни рыбачить, ни охотиться не пускают, — вполне здраво продолжил он, — дети голодные. Да и мы не слишком сытые.

Я невольно опустил взгляд, который прошел по полнеющей фигуре директора: дешевый светло-серый костюм совершеннолетнего возраста, армейская рубашка третьего года службы. Без галстука, конечно, потому что у человека есть вкус: кто носит галстук с таким костюмом? С таким костюмом вообще ничего не носят, а у Попова еще куртка есть. И ботинки тоже. Я посмотрел на ботинки: грубая кожа, искореженная временем, металлические заклепки. Из производственной серии «спецодежда». Раньше такие носили подростки, учащиеся ремесленных училищ. Раньше — кажется, после Второй мировой войны. Хорошо, если он не заметил моего взгляда. Невольно получилось.

— Да Ваю и Велс бросила советская власть — или какая она сейчас.

Раздался стук в дверь. Светлана Гаевская появилась в квартире будто в туристской палатке — так пригнулась, разглядывая сидящих за столом. Светлане я успел позвонить тоже. Высокая, худощавая, с раскосыми глазами, точнее, удлиненными к вискам. А может, мне так показалось. Сухая кожа, острый нос, порывистые движения. Впрочем, у каждого мужчины свое восприятие женщины. Вполне возможно, если бы я встретил Джульетту, чувство Ромео вызвало бы у меня недоумение. У меня — или у вас, да… Внешность Гаевской не в моем вкусе и неотделима от ее человеческой самобытности.

— Так вы кто и откуда? — нежно взяла она меня за горло.

— Корреспондент газеты «Пармские новости», — представился я вторично, предчувствуя проблемы.